— Берегись, гражданин начальник товарищ Адольф! — закричал Петро Карась, занося винтовку для второго удара.
Громаднейших размеров бычара, хрипло рыча и расшвыривая по дороге ненароком попавших ему под копыта баранов, летел прямо на меня.
— Прыгай! — предостерег меня Карась, отбиваясь прикладом от небольшого отряда злобных кроликов, явно стремившихся забарабанить его передними лапками насмерть.
Я прыгнул. Бычара пронесся мимо, круто, как полицейская машина в голливудских фильмах, развернулся и рванул обратно.
— Прыгай! — советовал между тем Карась, нанизывая очередную кроличью тушку на штык. — Вправо! Влево!
Несколько минут я усердно разыгрывал из себя заправского тореадора, пока не вспомнил о том, что я — черт возьми! — все-таки бес, а это должно звучать гордо! У меня тоже рога есть! И копыта!
Следующую атаку я встретил уже более осмысленно. Пропустив тушу мимо, я выставил под бычьи копыта ногу. Бычара, споткнувшись, взревел, покатился кувырком, теряя по дороге конечности, и на полном разгоне смял цепь баранов-пехотинцев, идущих в наступление с селедками наперевес.
— Хватай винтари, товарищи! — завопил Карась. — Вставай спина к спине! Отобьемся!
Удивительно, но кое-кто его все-таки услышал. Пятеро матросов, выдравшись из толпы панически копошащихся добровольцев, составили ядро сопротивления.
— В бой! Именем революции! Коли штыком! Бей прикладом!
Ну и каша заварилась вокруг! Чтоб им пусто было — высшему командному составу! Питались бы как все, ситным хлебом да ячневой крупой, — ничего подобного не случилось бы, а тут… Героические матросы кололи, рубили, лягались и матерились так, что противник дрогнул. Но отступать и не думал. Со стороны неприятеля в сражение вступала легкая и тяжелая артиллерия. В воздухе засвистели, точно разнокалиберные пули, кильки и мойва. Минометными снарядами ухали сверху тяжелые балыки. Ужас! Ужас! Невесть что творила красная и черная икра — еще, по сути, зародыши, но уже кошмарно злобные икринки забивались под одежду, в нос, в уши. слепили, щекотали, лишали всякой способности к сопротивлению. Хорошо, что в вагоне подобные деликатесы составляли лишь незначительную часть продуктов.
Свою винтовку я потерял при крушении поезда, а никакой другой что-то на глаза не попадалось. Подхватив с земли оброненный кем-то жестяной чайник, я орудовал им как кистенем, и, надо сказать, у меня получалось! Когда число поверженных грозным чайником индюшек и кроликов превысило десяток, я прямо-таки себя зауважал! С крупным и мелким рогатым скотом, а также со свиньями дело обстояло гораздо серьезнее. Первая же свинья, перехватив импровизированный мой кистень зубастой пастью, вырвала его из рук, разжевала и выплюнула. Я от души врезал ей ботинком между глаз. Свинья плюхнулась в грязь, а на ее место тут же стали четыре коровы богатырского телосложения.
И никакого в моих руках оружия! Мне не оставалось ничего, кроме как защищаться при помощи собственных кулаков. Пару минут я ожесточенно боксировал, нокаутировал двух буренок-зомби, переломал рога еще одной, а слева уже подтягивался основной состав свинской «свиньи».
Что было делать? Уговаривая себя, что это не позорная капитуляция, а хитрый стратегический прием, я повернулся и побежал, лавируя между шустрых кур-кавалеристов. Не знаю, как далеко мне удалось бы уйти, если бы я неожиданно не споткнулся об Огонькова. Товарищ красный комиссар валялся посреди поля сражения в изрядно пожеванном виде.
— Товарищ Адольф! — захрипел он. — Помоги!
— Опять ноги?
— Ноги… Ну что я могу с собой поделать? Сам в бой рвусь, а проклятые несознательные конечности…
Я помог ему подняться. Отогнал прочь ливерную колбасу, которая как огромный червяк воинственно наскакивала на комиссара.
— Что происходит? — спросил Огоньков, оказавшись в вертикальном положении.
— Долго объяснять… Некогда!
— А… Понятно.
— Долго объяснять… Некогда!
— А… Понятно. Контрреволюционная вылазка. Как организована оборона?
— Да никак… Никакой организации. Если бы не матросы, всех бы давно сожрали…
— Меня уже три раза жрали, — пожаловался товарищ комиссар, — а я все время из них вываливался… сзади.
— Кто командует эшелоном? — спросил я.
— Командира товарища Вейсмана я только пять минут назад видел. Он недостойно бежал, преследуемый фаршированной щукой.
— Значит, командиров нет?
— Есть! Во имя высшей справедливости и торжества пролетариата я лично готов принять на себя командование эшелоном и развернуть линию обороны!
— Было бы что разворачивать. Все добровольцы в кустах прячутся, трясутся от страха. И потом…
— Ой! — сказал товарищ комиссар Огоньков. Я обернулся.
Матросы отступали. Более того, они неслись со всех ног, а за ними лавиной катилась нестройная толпа воскресших мертвецов. Враг все-таки прорвал оборону и перешел в яростное, окончательное, так сказать, наступление.
— А там!.. — выговорил Огоньков.
Я посмотрел назад. Да, сейчас нам предстоит последний и решительный бой, от исхода которого зависит и жизнь товарища комиссара, и жизнь Карася и остальных матросов, и жизни многих и многих добровольцев, позорно, кстати говоря, ускользнувших от схватки с озверевшими продуктами питания. Прямо по курсу — головной корпус наступающих, сзади подкрадываются коварные колбасные изделия. Гады ползучие! Сообразили же своей фаршеобразной начинкой зажать нас в тиски.