— Пустите, товарищ, — пискнул комиссар.
Я поставил его на ноги. Товарищ Огоньков немедленно шлепнулся на задницу, тяжело дыша, сжимая обеими руками бесполезный маузер.
Товарищ Огоньков немедленно шлепнулся на задницу, тяжело дыша, сжимая обеими руками бесполезный маузер.
— Бежим! — толкнул я его.
— Прекратите панику, — слабо вякнул он. — Именем революции… Комиссару не пристало спасаться бегством непонятно от чего…
Карась притормозил возле нас, приткнул Сашку к колонне, чтобы тот случайно куда-нибудь не укатился. Кажется, этот детина, привыкший к морским штормам, не особенно и был напуган.
— Шквал надвигается? — прислушавшись к нарастающему гудению, осведомился он.
— Еще какой! — крикнул я. — Скорее!
Да что же они возятся? Ну люди, ну ограниченные создания.. . Да. впрочем, откуда им знать о такой штуке, как система самоуничтожения колдовского жилища? Мне и самому это открылось только на курсах повышения квалификации — незамедлительно после того, как колдун навсегда покидает свои владения, все подведомственное ему хозяйство должно вспыхнуть и сгореть в пламени так, чтобы ни малейшего следа не осталось.
— Вниз! Вниз! — еще раз крикнул я.
Карась кивнул, поплевал на руки и, уверенно петляя между колоннами, быстро побежал дальше. Сашка резво катился впереди. Мне приходилось волочь за собой товарища Огонькова. У комиссара, судя по всему, вследствие чрезвычайного волнения отказали ноги. Такая вот открылась у юного организма революционера досадная физиологическая особенность. К чести комиссара надо добавить, что, устав колотить кулаками по бессильным коленям, он не разрыдался и не стал умолять о помощи, а принялся уговаривать оставить его здесь как ненужный балласт и спасаться самим:
— Товарищ Адольф! Товарищ матрос! Всем вместе не уйти! Зачем вам погибать? Вы еще отплатите мировой буржуазии за гибель комиссара Огонькова. Сбросьте меня с корабля современности и бегите налегке…
Кабинет уже пылал. Трещали и рушились книжные полки. Объятые пламенем фолианты, словно бабочки-исполины, порхали между огненных языков. Огонь шел дальше, стлался по паркетным полам как желто-багровая поземка, облизывал мраморные колонны (колонны чернели, обугливались и кренились, хотя по всем законам физики и просто здравого смысла поддаваться горению вроде бы не должны).
«Это хорошо, — подумал я, поднимая комиссара на вытянутых руках над головой, чтобы ноги его не путались в моих и не мешали бежать, — это хорошо, что барон превратил Сашку в шар, а не, скажем, в куб или треугольник. Шар — фигура наиболее транспортабельная из всех, что я знаю. И еще хорошо, что я молодой и здоровый бес, а не какой-то там человек. Мне по силам пятерых товарищей комиссаров из огня вынести, не то что одного худенького…»
Лестница с третьего на второй этаж была пуста. Пролетом ниже все еще копошились перепуганные мужички, один за другим повторяя:
— Что же это такое? Сколько добра ни за грош гибнет! — но, когда на них вполне откровенно дохнуло жаром, позабыв о своей природной хозяйственности, прыснули наружу.
Третий этаж рухнул с оглушительным треском. Опоры второго дрогнули и заскрежетали… И, конечно, рухнули тоже. В общем, когда мы вылетели из входных дверей на мостовую, дом Черного Барона прямо как карточный домик — вот уж тут не уйти от банального сравнения, точнее не скажешь — сложился и обрушился под землю. В подвал то есть. Мне осталось только пожалеть несчастных тамошних обитателей. А впрочем, что им сделается-то? Нежить и есть нежить. Закоптятся немного, оклемаются и вылезут на поверхность. Будут шляться по ночам, пугать суеверных граждан. А скорее всего — попросту найдут себе новое место жительства. Мало ли в Петрограде старинных домов с просторными подвалами?
Я опустил товарища Огонькова в сугроб.
Мало ли в Петрограде старинных домов с просторными подвалами?
Я опустил товарища Огонькова в сугроб. Но, послушавшись его шепота:
— Прислоните меня к столбу, что ли, неудобно перед товарищами, — передислоцировал комиссара к ближайшему фонарному столбу.
Петро Карась, отбежав на безопасное расстояние, так и не остановился, потому что шарообразный его приятель, повинуясь инерционному ускорению (на трех десятиметровых крутых лестницах набирал разгон!), мчался вдоль по мостовой, тараня встречных. Теперь бегущий вприпрыжку Карась, за которым развевались полы длинного колдовского балахона, напоминал чудаковатого ученого, гонящегося за унесенной ветром шляпой. Правда, шляпа выглядела великоватой, да и выражения, употребляемые матросом с целью притормозить Сашкино движение, вряд ли могли принадлежать ученому. Разве что филологу-фольклористу. Чего стоило одно только:
— Через три кнехта якорину в ноздрю, ставрида позорная!..
Когда Карась скрылся из поля моего зрения, я обернулся к комиссару. Товарищ Огоньков усиленно растирал себе ляжки. Очевидно, этот процесс оказывал на его нижние конечности вполне живительный эффект. Комиссар уже слегка притоптывал, будто на тонком льду пробовал танцевать гопак.
Я похлопал себя по карманам. Достал пачку «Мальборо», сунул в рот сигарету. Какой-то босяк (их множество бродило вокруг пепелиша, не успевших как следует прошерстить баронские хоромы) услужливо поднес мне неуклюжую зажигалку, сработанную из винтовочного патрона, и, конечно, тут же попросил папироску. Получив «мальборину», он с благоговейным изумлением оглядел желтый крапчатый фильтр, уважительно проговорил: