Часы приема посетителей в Холодной Горе были жесткие, как прутья решетки, но для обитателей блока «Г» делали исключение.
Часы приема посетителей в Холодной Горе были жесткие, как прутья решетки, но для обитателей блока «Г» делали исключение. Шестнадцатого Биттербак был препровожден в длинную комнату рядом со столовой — «Аркаду». Она была разгорожена посередине сеткой, перевитой колючей проволокой. Сюда к Вождю придут его вторая жена и те из его детей, кто хотел еще поговорить с ним. Пришло время прощаться.
Туда его привели Билл Додж и двое временных. У всех остальных была работа — за час надо было провести хотя бы две репетиции. Или три, если удастся.
Перси не сильно протестовал, когда его на время казни Биттербака поставили в аппаратную вместе с Джеком Ван Хэем, он еще не понимал, хорошее или плохое место ему досталось. Но он знал, что у него будет квадратное сетчатое окошко, через которое видна, правда, лишь спинка стула, но все равно это достаточно близко, и можно увидеть летящие искры.
Прямо рядом с этим окошком на стене висел черный телефон без рычажка и диска. Телефон мог только зво-нить, и звонить лишь из одного места — кабинета гу-бернатора. Я столько видел фильмов про тюрьмы, в ко-торых телефон губернатора оживал как раз в тот момент, когда все было готово к включению рубильника для казни невиновного, но наш телефон не звонил ни разу за все годы моей работы в блоке «Г» — ни разу. Это в ки-но спасение стоит дешево. Как и невиновность. Платишь 25 центов и соответственно получаешь. Реальная жизнь стоит дороже, и большинство ответов другие.
В туннеле у нас стоял портновский манекен, чтобы везти его в рефрижераторе. Для всего остального у нас был старик Тут-Тут. С годами Тут-Тут стал традици-онной заменой осужденного, такой же ритуальной, как гусь на столе в Рождество, и неважно, любите вы гусятину или нет. Большинство охранников его любили, им казался забавным его акцент — тоже французский, но канадский, а не луизианский, причем смягченный за долгие годы жизни на Юге. Даже Брут радовался выходкам старика Тута. А я нет. Мне казалось, что он своего рода старый и потертый вариант Перси Уэтмора, человека слишком брезгливого, чтобы самому жарить мясо, но в то же время обожающего запах жареного.
На репетицию собрались все те, кто будет участвовать в казни. Брутус Ховелл был «выпускающий», как мы его называли, это означало, что он надевает шлем, следит за телефонной линией губернатора, приводит доктора с его места у стены, если понадобится, и в нужный момент отдает приказ «включай на вторую». Если все проходит хорошо, благодарностей не объявляют никому. А вот если не совсем хорошо, Брута будут ругать свидетели, а меня — начальник тюрьмы. Никто из нас на это не жаловался — без толку. Просто земля вращается, и все. Можно вертеться вместе с ней, а можно остановиться в знак протеста, и тогда тебя сметет.
Дин, Харри Тервиллиджер и я пришли в камеру Вождя на первую репетицию минуты через три после того, как Билл с ребятами вывели Биттербака из камеры и препроводили в «Аркаду». Дверь камеры была открыта, на койке Вождя сидел старик Тут-Тут, его светлые волосы растрепались.
— Здесь пятна спермы по всей простыне, — заметил Тут-Тут. — Он, должно быть, старался освободиться от нее, чтобы вы ее не сварили.
И он захихикал.
— Заткнись, Тут, — сказал Дин. — Давай играть серьезно.
— Ладно. — Тут-Тут немедленно напустил на себя выражение предгрозовой мрачности. Но глаза его подмигивали. Старый Тут всегда оживлялся, когда играл мертвецов.
Я вышел вперед.
— Арлен Биттербак, как представитель суда штата такого-то, я имею предписание на то-то и то-то, казнь должна состояться в 12.01, тогда-то и тогда-то, выйдите вперед, пожалуйста.
Тут поднялся с койки.
— Я выхожу вперед, я выхожу вперед, я выхожу вперед, — забубнил он.
— Повернись, — приказал Дин и, когда Тут-Тут повернулся, осмотрел его плешивую макушку.
— Повернись, — приказал Дин и, когда Тут-Тут повернулся, осмотрел его плешивую макушку. Макушку Вождя обреют завтра вечером, и тогда Дин проверит, не нужно ли чего подправить. Щетина может уменьшить проводимость и будет тяжелее. А все, что мы делали сегодня, призвано облегчить процедуру.
— Все нормально, пошли, Арлен, — сказал я Тут-Ту-ту, и мы вышли.
— Я иду по коридору, я иду по коридору, я иду по коридору, я иду по коридору, — заговорил Тут. Я шел слева от него, Дин — справа, Харри сразу за ним. В начале коридора мы повернули направо, прочь от жизни в прогулочном дворике, навстречу смерти — в помещении склада. Мы вошли в мой кабинет, и Тут упал на колени, хотя его не просили об этом. Он знал сценарий, хорошо знал, наверное, лучше, чем любой из нас. Ведь он находился здесь. Бог знает, насколько дольше нас.
— Я молюсь, я молюсь, я молюсь, — Тут-Тут сложил свои корявые руки. Они были похожи на знаменитую гравюру, вы, наверное, знаете, о чем я говорю: «Бог — мой пастырь» и т.д. и т.п.
— А кто будет читать молитву с Биттербаком? — спросил Харри. — Нам ведь не надо, чтобы какой-нибудь ирокезский знахарь тряс тут своим членом?
— В самом деле…
— Все еще молюсь, все молюсь, молюсь Господу Иисусу, — перебил меня Тут.