.
— Что поделать, мистер Кембэл, ведь у нас только колеса, а нам нужны были бы крылья!
— Но ты, значит, не понимаешь, почему я спешу приехать в Санта-Фе непременно двадцать первого!
— Что ж! Если не будем там в этот день, приедем на следующий…
— Но это будет уж слишком поздно!
— Моя лощадь и я делаем все, что можем, и нельзя требовать большего от одного человека и одного животного.
Изидорио действительно не проявлял никакого упрямства и не щадил себя.
Гарри Т. Кембэл почувствовал, что ему необходимо вызвать в своем вознице больший интерес к той партии, в которой он сам участвовал. Когда экипаж с трудом поднимался по одной из самых крутых дорог горного перевала, посреди густых зеленеющих лесов, следуя по зигзагам лабиринта, покрытого камнями, пнями и свалившимися от старости деревьями, он сказал, обратившись к своему Автомедону:
— Изидорио, я хочу сделать тебе одно предложение.
— Сделайте, мистер Кембэл.
— Ты получишь тысячу долларов, если я буду завтра до полудня в Санта-Фе.
— Тысячу долларов, говорите вы? — переспросил испано-американец, прищуривая один глаз.
— Тысячу долларов, при условии, разумеется, что я выиграю партию.
— А, — протянул Изидорио, — при условии, что…
— Ну, разумеется.
— Идет… Пусть будет так! И он стегнул свою лошадь.
В полночь одноколка достигла только вершины горного перевала, и беспокойство репортера усилилось. Будучи не в состоянии сдерживать дольше своего волнения:
— Изидорио, — объявил он, ударяя его по плечу, — я хочу сделать тебе новое предложение.
— Делайте, мистер Кембэл.
— Десять тысяч… да, десять тысяч долларов… если я приеду вовремя.
— Десять тысяч?.. Что вы говорите! — повторил Изидорио.
— Десять тысяч!
— И опять, если вы выиграете партию?
— Разумеется.
Чтобы спуститься с горной цепи, не заезжая в Галистео, где можно было бы воспользоваться добавочной железнодорожной веткой, а это отняло бы некоторое время, и поехать по долине реки Чикито до города Санта-Фе, находившегося на расстоянии пятидесяти миль, требовалось не менее двенадцати часов.
Правда, дорога была теперь сносная, с небольшим подъемом, а лучшей лошади, чем та, которую Гарри Т. Кембэл получил на последней станции в Туосе, трудно было бы иметь. Теперь была надежда явиться в Санта-Фе к указанному сроку, но только при условии, что они нигде ни на минуту не задержатся и что погода будет им благоприятствовать.
Ночь была великолепная; луна — точно заказанная по телеграфу заботливым Бикгорном; температура воздуха приятная; легкий свежий ветерок, а когда подымался сильный ветер, то он дул в спину и потому не мешал движению экипажа. У дверей гостиницы фыркала от нетерпения лошадь, полная огня, представительница мексико-американской породы лошадей, выросшая в коралях западной провинции.
Что касается того, кто держал в руках вожжи, то лучшего возницу трудно было бы найти. Десять тысяч долларов чаевых! Блеск такой суммы никогда, даже в самых безумных мечтах, не ослеплял его глаз! И тем не менее Изидорио не казался так сильно пораженным этим неожиданно свалившимся на него богатством, как должен был быть, по мнению Гарри Т.
Кембэла.
«Может быть, — говорил себе репортер, — негодяй хотел бы больше? Раз в десять больше? В конце концов, что такое какие-то тысячи долларов по сравнению с миллионами Гиппербона?.. Капля воды в море! Ну так что же! Если нужно, я дойду и до ста капель».
И в тот момент, когда они трогались в путь:
— Изидорио! — сказал он ему на ухо. — Теперь дело идет уже не о десяти тысячах долларов…
— Ну? Значит, вы берете назад свое обещание? — воскликнул Изидорио.
— Да нет, мой друг, нет… наоборот!.. Сто тысяч долларов — тебе, если мы до полудня будем в Санта-Фе…
— Сто тысяч долларов… говорите?.. — переспросил Изидорио, полузакрыв свой левый глаз. Потом прибавил:
— Опять же… если вы выиграете?
— Да, если я выиграю.
— А вы не могли бы мне это написать на кусочке бумажки, мистер Кембэл? Всего только несколько слов…
— За моей подписью?
— За вашей подписью и с вашим росчерком…
Само собой разумеется, что словесное обещание в таком важном деле не могло быть достаточным. Гарри Т. Кембэл без всяких колебаний вынул из кармана свою записную книжку и на одном из листков написал, что обязуется выплатить сто тысяч долларов господину Изидорио из Санта-Фе, — обязательство, которое будет точно выполнено, если только репортер окажется единственным наследником Вильяма Дж. Гиппербона. Он подписался, сделал росчерк и отдал бумажку вознице.
Тот взял ее, прочел, бережно сложил, сунул в карман и сказал:
— А теперь — в путь!
Что это была за безумная скачка, что за головокружительная быстрота, как мчалась теперь одноколка по дороге вдоль берега реки Чикито! Но, несмотря на все усилия, рискуя сломать экипаж и свалиться в реку, в Санта-Фе все же нельзя было попасть раньше, чем без десяти минут двенадцать.
В этой столице насчитывают не более семи тысяч жителей. Штат Нью-Мексико был присоединен к владениям федеральной республики в 1850 году, а зачисление его в состав пятидесяти штатов совершилось за несколько месяцев до всех этих событий, и это позволило покойному чудаку включить его в свою карту.
Впрочем, он остался определенно испанским как по своим нравам, так и по своему внешнему виду, и англо-американский характер прививался к нему очень медленно. Что касается Санта-Фе, то его положение в центре серебряных рудников обеспечивает ему цветущую будущность. По словам его жителей, город покоится на прочном серебряном фундаменте и из почвы улиц можно извлекать минерал, который приносит до двухсот долларов с тонны. Впрочем, для туристов город представляет мало любопытного, если не считать развалин церкви, построенной испанцами почти за три века перед тем, и дворца губернатора, скромной одноэтажной постройки, единственное украшение которой составляет портик с деревянными колоннами.
Что касается испанских и индейских домов, построенных из кирпича-сырца, то есть необожженного кирпича, то некоторые из них представляют собой кубы каменной кладки с проделанными в стенах не правильными отверстиями подобно тем, какие встречаются в индейских жилищах.
Гарри Т. Кембэл был принят здесь так же, как и по всему пути своего следования. Но он не успел ответить иначе, как выражением общей благодарности на все тянувшиеся к нему семь тысяч рук. Было уже одиннадцать часов пятьдесят минут, а он должен был явиться на телеграф до того, как на городских башенных часах пробьет двенадцать.
Его ждали там две телеграммы, посланные почти одновременно утром из Чикаго.