Я смотрю на фрукты в тележке, я понятия не имею, сколько они стоят. Может, они сильно подорожали за последние годы? Нагибаюсь и разглядываю ценники на фруктовом стеллаже, чувствуя, как капельки пота выступают из пор на носу. Денег ведь должно хватить не только на фрукты, а если мне придется что-то из покупок оставить на кассе, это неизбежно привлечет внимание. Я же знаю Несшё. Кто-то окажется в очереди позади меня, станет свидетелем всего действа и внезапно вспомнит, кто я и что я сделала, а потом и часа не пройдет, как этот кто-то все расскажет многим другим, и тогда конец — весь Несшё узнает, что МэриМари Сундин вернулась. Та, что жила когда-то возле спорткомплекса и о которой потом столько писали в газетах. Убийца.
Зачем я сюда поехала? Можно ведь было отправиться в Иончёпинг, там никто не знает, ни кто я, ни кем была.
Я как раз поднимала пакет с апельсинами, прикидывая, сколько они весят и сколько могут стоить, когда кто-то опять произнес мое имя. Я узнаю голос, узнаю, кто это, раньше, чем поворачиваюсь. Святоша. В мозгу проносится решение. В будущем покупаю продукты только в Йончёпинге. Всегда.
Он и сегодня в черной водолазке, но вид у него не такой благостный, как вчера, скорее усталый и какой-то потертый. В одной руке пластмассовая корзина, в другой зеленый пакет из «Сюстембулагета». Пьет, что ли? Он с интересом смотрит в мою тележку, но от комментариев воздерживается и только спрашивает:
— Ну как, нормально добралась?
Я вежливо улыбаюсь.
— Как видишь.
Он впился в меня взглядом и не отпускает.
— Мы закончили тот разговор?
Я чуть расправляю плечи, изготовившись к обороне.
— Да, мне так кажется.
— А мне так не кажется, — говорит Святоша. — Совсем не кажется.
возможное одиночество
Пер постукивает ложечкой по скорлупке вареного яйца. Тут же на столе развернутая газета, но он туда не смотрит. Сегодня суббота, у Минны выходной, она не сидит с ним рядом, не тычет белым пальчиком в заголовки, тихим голоском предлагая возможный шведский перевод.
Без нее плохо.
Свет струится сквозь большие окна столовой. Во Владисте сегодня солнечно.
Анна сидит по другую сторону блестящего стола, теребя прядку волос. Мечтает. Вспоминает. Думает про давний вечер накануне Мидсоммара и чувствует руку Сверкера на своем бедре, упивается ощущением ее тяжести и тепла и, вдруг подобравшись, хватает чашку с кофе. Что-то она сегодня должна была сделать?
Ничего. Как это ни печально. Вообще ничего.
Мод держит в руке кочан цветной капусты, любуется.
Кочан и правда превосходный, белоснежный, без единого черного пятнышка, что так похожи на плесень и есть почти на каждом кочане цветной капусты. Но Мод опускает руку, и кочан катится по прилавку рыночного лотка.
На что ей цветная капуста? Готовить она не собирается.
Магнус закуривает и смотрит на нее.
За весь день она ему и двух слов не сказала и даже не захотела зайти к нему в студию посмотреть новые эскизы. Что это — наказание? Он что-то не то сказал или сделал? Или она просто стыдится его, стыдится стоять на центральной площади Несшё рядом с человеком, которого все считают подлецом?
Он озирается, оглядывая людей вокруг, — смотрят ли на него? Но никто на него не смотрит, спешащие мимо жители Несшё не смотрят на него самым старательным образом.
Торстен сидит в вагоне метро, сунув руки в карманы, и разглядывает отражения пассажиров в черном окне. Станция «Уденплан». Его станция, ему надо вставать и выходить. Но он не встает, даже не шевелится, продолжая сидеть неподвижно, и ждет, пока двери снова закроются.
На пути из аэропорта в свой отель в Страсбурге Сиссела пишет указательным пальцем на запотевшем стекле машины, выводит одно-единственное слово, а потом опускает руку и взгляд и смотрит на свои черные перчатки. Таксист впереди склонился над рулем и, моргая, вглядывается в темноту.
Кого.
Стекло вновь туманится, и слова больше не видно.
Сверкер кричит. Но крика не слышно.
И не видно. Лицо не искажено, рот не превратился в черную дыру. Губы сомкнуты. Выражение серьезное и чуть печальное, но ничуть не более серьезное и не более печальное, чем можно ожидать.
Однако он кричит. Он заточен внутри собственного крика. Тот эхом отдается в черепе, грозя разорвать барабанные перепонки, он разбивает вдребезги и уничтожает все мысли в его голове.
Андреас сидит за учебником на кухне. В доме тишина.
… и первый
Снимаю с себя слой за слоем. Отрываю с мясом — до самой сердцевины.
Сперва Торстен. Потом правительство и политическая карьера. Потом Сверкер. Наконец — мой дом.
Остается последний пункт. Поставив машину у газетного киоска, бегу, пригнувшись под дождем, к почтовому ящику и засовываю в щель два конверта.
Есть. Все сделано.
На шоссе я жму на кнопку круиз-контроля и отключаюсь от всяческих мыслей, не помню больше, ни кто я, ни куда еду. Органная музыка заполняет салон, но я не сразу соображаю, что именно я слышу. Бах. Оригинальный вариант той музыкальной темы, которую Сверкер начал слушать еще тридцать лет тому назад.
Так что прощание все равно получилось долгим.
Не доезжая Норчёпинга, останавливаюсь на заправке. Дождь кончился, но дует ледяной ветер. Съежившись и дрожа, я на мгновение задумываюсь и забываю об осторожности. И тут же вижу их. Газетные заголовки. Поспешно отвожу глаза, но поздно. Несколько слов уже запечатлелось на сетчатке. ТАЙНА МИНИСТРА — МУЖ…