Волосы у Магнуса Халлина несколько поредели, но в остальном он такой же. Все те же странные пропорции: слишком узкое лицо, слишком большой рот, слишком длинные предплечья. Рядом — Мод, жена Магнуса и сестра Сверкера, моя бывшая золовка. Улыбается в камеру, не разжимая губ. Я даже место узнала, где они стоят, — веранда летней резиденции Сундинов, давно ставшей постоянной. За их спиной неподвижно блестит Хестерумшё, а за ним, где-то на том берегу, — мой дом.
Что мы со Сверкером дачные соседи, выяснилось в первый же вечер наших недельных каникул при риксдаге. За три года до этого папа начал строить наш летний домик, приступив к осуществлению одного из многочисленных пунктов программы обычного человека. В конце шестидесятых он решил, что обычные семьи не ездят в отпуск на «вольво» на западное побережье с четырехместной палаткой. Обычные семьи обзаводятся дачей, лучше всего — маленьким красным домиком где-нибудь у озера. Стало быть, нам нужен маленький красный домик где-нибудь у озера.
А что ни мне, ни маме он ни к чему, дела не меняло.
Но домик получился слишком уж необычным. Начав работу, папа разошелся и не сумел вовремя остановиться: то, что вырастало под его руками, не было стандартной деревянной коробкой на столбиках, которой довольствовались прочие дачевладельцы. Херберт Андерссон строил солидный дом на бетонном фундаменте, с подвалом, кухней и двумя большими комнатами на первом этаже, с ванной и несколькими маленькими спальнями на втором и — в вопиющем стилевом противоречии с дощатой обшивкой — с огромными, во всю стену, крашенную алым суриком, панорамными окнами, выходящими на озеро. Три лета подряд мы с мамой сидели на траве и смотрели, как он работает, а когда однажды встали, чтобы помочь, он так на нас глянул, что мы застыли на месте. Помогать было непозволительно. Не позволялось и покидать строительную площадку по своей инициативе, чтобы погулять в лесу или окунуться в озере. Нам полагалось готовить еду и варить кофе на спиртовке, установленной им на траве, да несколько раз нас отпускали в магазин, вот и все. В остальное время требовалось тихо сидеть, смотреть и быть на подхвате.
Первое лето было для меня сносным исключительно потому, что мама увязла в своей весенней депрессии и дни напролет неподвижно лежала на траве. Соответственно мне приходилось мыть посуду и готовить, прибирать в палатке, служившей нам домом во время строительства, и иногда — если посчастливится и папе на время хватит лишь помутневшего маминого взгляда — проехать почти милю на велосипеде до молочной в Грелебу. На следующий год мама была бодрее, она отгоняла меня от спиртовки и дико орала, стоило мне урвать привилегию — стоя на коленках у воды, мыть наш пластиковый сервиз. Я все делаю не так! Неужели я думаю, что тарелки станут чистыми, если ими просто поболтать в холодной воде — негодная, избалованная девчонка и ничегошеньки не смыслю…
Но третье лето стало совсем другим. Тогда одним прекрасным июньским днем на лодке через озеро приплыл Сверкер.
Я увидела его, когда он еще только садился в лодку. Ничего странного: все выходные, едва появились проталины, я просиживала у озера, всматриваясь в ту сторону и удивляясь, что это от него ни слуху ни духу. Я давно уже разглядела то, чего не различала в прошлые годы. За громадными кленами на том берегу виднелся красный дом, куда больше и куда старше нашего. Старая крестьянская усадьба. Но я уже знала, что теперь земля сдана в аренду, а дом становится обитаемым только летом, когда Сундин, владелец текстильной фабрики, приезжает сюда из Буроса со всем семейством.
— Несшё? — произнес Сверкер и плюхнулся рядом со мной в тот первый вечер наших риксдаговских каникул. — Так ты, говоришь, из Несшё?
Я молча кивнула. Мы сидели в гостиничном фойе, дожидаясь остальных. Я так боялась опоздать на ужин, что пришла слишком рано. Сверкер явился сразу после меня. Теперь он сидел так близко, что я ощущала тепло, идущее от его тела. Белые уголки его воротничка торчали, словно крылья чайки, из горловины шерстяного пуловера. Он немного помолчал, ожидая ответа.
— У моих родителей летний дом в Несшё, — затем проговорил он. — Ну, где-то в тех местах.
Я повернула голову и кашлянула, оттого что куда-то пропал голос.
— Да? А где?
Порывшись в кармане брюк, он вытащил трубку, порывшись в другом, достал кисет и коробок спичек.
— На берегу Хестерумшё. Со стороны Йончёпинга.
— Не может быть!
Он покосился на меня:
— Как это не может, когда это правда.
Я закусила верхнюю губу. Вот сморозила!
— Да нет, — промямлила я наконец. — Я не то хотела сказать. Просто я удивилась. У нас ведь тоже домик на Хестерумшё!
Когда спустились остальные, смущение прошло. Сверкер говорил, а я молча улыбалась. Слышали? Мы соседи! Нет, ну какова вероятность — что вот так встретятся двое дачных соседей? Ничего себе, а!
К тому времени, как появилась Сиссела — с пятнадцатиминутным опозданием и прежней стрелкой на чулке, — фойе уже наполнилось нашим смехом и голосами. Ей пришлось рявкнуть, чтобы мы услышали:
— Тихо вы, сачки! Тихо!
Все уставились на нее, а Магнус медленно опустился на пол, изображая обморок. Пер, хохоча, поднял его под мышки.