— Ну что, русскую, парни? — предложил он наконец. — Это забойно!
— Ну что в этом было такого смешного? — спрашивает Анна.
Я пожимаю плечами. Я тоже не понимаю, знаю только, что мы начали хохотать, едва вышли на улицу, и хохотали всю дорогу до самой гостиницы, и, даже дойдя до нее, не могли остановиться. Поэтому мы повернули обратно, перебежали на другую сторону улицы, в сквер Тегнерлюнден, и плюхнулись на скамейки под памятником Стриндбергу, продолжая хохотать. Русскую — это забойно!
— Я всегда боялась признаться, но так и не поняла, что тут смешного, — говорит Анна. Я опять пожимаю плечами. Что до меня, я смеялась, потому что смеялись все, во всяком случае, Торстен, а когда смех сошел на нет, то продолжала улыбаться, как и остальные, и ждала, над чем бы посмеяться еще.
Я опять пожимаю плечами. Что до меня, я смеялась, потому что смеялись все, во всяком случае, Торстен, а когда смех сошел на нет, то продолжала улыбаться, как и остальные, и ждала, над чем бы посмеяться еще. Но ничего новенького мы не придумали и сидели какое-то время молча на скамейках, глядя в темноту. На нашей скамейке я сидела с краю, справа от Торстена. Когда мы отсмеялись, мне стало слышно его дыхание. Все молчали довольно долго.
— А давайте, пусть каждый что-нибудь расскажет, — вдруг предложил Магнус. — Какой-нибудь секрет.
Сиссела фыркнула.
— Что еще за секрет?
— Да просто — один какой-нибудь свой секрет. И мы что-то узнаем друг о дружке.
Сиссела выпрямилась.
— Нет у меня секретов.
— Ах ты, бедняжка. — Магнус рассмеялся. — Тогда начинаю я. Мой секрет — что я стану художником. Маман не в курсе, папка тоже — думают, я стану страховым агентом, или там чиновником на таможне, или еще кем-нибудь таким. А я стану художником, причем лучшим в мире. Если раньше не сопьюсь.
Он издал смешок. Сиссела наклонилась вперед и произнесла, понизив голос:
— Ладно, передумала. Есть у меня секрет.
Магнус улыбнулся:
— Я так и знал.
Сиссела улыбнулась в ответ:
— Мой секрет — что я ненавижу алкашей. Моя жизненная цель — убить хоть одного. Подушкой задушить. Или перевернуть на спину, когда уснет, пусть блевотиной захлебнется.
Стало тихо. Мы теряем друг друга, подумала я. Нет, сейчас мы снова будем вместе. И я услышала собственный голос:
— Мой секрет — что я не знаю, как меня зовут.
Получилось. Все взгляды устремлены на меня, мы снова вместе.
— Как это не знаешь?
Пер искренне удивился. Я закусила губу. Надо осторожнее. Не сболтнуть лишнего.
— Мама зовет меня Мэри, а папа — Мари. Они никак не договорятся насчет моего имени…
Анна, кажется, огорчилась.
— А в школе? Как там тебя зовут?
Я пожала плечами.
— Одни учителя называют меня Мэри. Другие — Мари.
Голос Торстена прозвучал глуховато:
— А самой-то тебе кем больше хочется быть? Мэри или Мари?
Об этом я никогда не задумывалась.
— При чем тут мое желание? — Я посмотрела на него. — Ведь человеческое имя — объективный факт, правда?
Торстен ковырнул гравий носком ботинка и уже хотел ответить, как вклинился Сверкер:
— Тогда мы будем звать тебя МэриМари… — и засмеялся, в восторге от собственной идеи, — а что? Почему бы нам не окрестить ее МэриМари?
Сиссела посмотрела на меня с улыбкой.
— Да, черт возьми. МэриМари — здорово!
— Замечательно, — сказала Анна.
— Чудесно, — сказал Пер.
— Охренеть, — сказал Магнус.
Но Торстен не сказал ничего.
Пер, когда пришла его очередь, говорил так, будто оглашал судебный приговор. Его секрет — что он два года назад взял у отца дорогое издание Библии и уничтожил его. Умышленно. В отместку за несправедливость, подробности опустим. А теперь осознал, что это ребячество, и раскаялся, и хотел бы, чтобы мы об этом знали.
Аннин секрет состоял в том, что она верит в Бога, но не смеет признаться родителям.
— А то отец меня прибьет. Он атеист, — вздохнула она. Все лишь улыбнулись, одна Сиссела громко рассмеялась.
— А ты что? — спросила она. — Не дашь ему сдачи?
Анна мгновение смотрела на нее, потом потупила взгляд. Нет. На такое она не способна.
Торстен, когда наступил его черед, поднял ворот куртки.
Нет. На такое она не способна.
Торстен, когда наступил его черед, поднял ворот куртки.
— Мой секрет — что я не помню родителей. А следовало бы — мне было восемь лет, когда они умерли. Но я ничего не помню. Ни лиц. Ни голосов. Ничего из того, что происходило, когда я был маленький.
— Так у тебя родители умерли? — ахнула Анна.
Торстен чуть сморщился, но не ответил. На миг снова стало тихо, потом Магнус повернулся к Сверкеру. Тот остался последний. Ну? Сверкер поспешно улыбнулся, предваряя тон, который я в дальнейшем очень хорошо научусь узнавать. Мягкий, но мужественный. Негромкий и теплый. В высшей степени доверительный.
— Мой секрет — что я расстанусь со своей девушкой, когда вернусь. Я полюбил другую…
Анна и Магнус улыбнулись. Торстен чуть придвинулся ко мне.
— Ух ты! — воскликнула Сиссела. — Да тут у нас настоящий соблазнитель завелся. Соблазнитель из Буроса!
В ответ на насмешку Сверкер улыбнулся еще шире.
— Именно, цыпочка. Из Буроса. Значит — первый сорт!
К ночи похолодало. Через некоторое время мы поднялись и поплелись на другую сторону улицы и, столпившись на тротуаре, попрощались с Сисселой — ей надо было ехать домой на метро. Зябко подняв плечи, она чуть постояла, переминаясь, словно чего-то ждала или хотела сказать, потом рванула молнию на куртке под самое горло и повернулась к нам спиной.