Теперь она достает косметичку, вынимает пару влажных салфеток, и торопливо оглядевшись — никто не видит? — засовывает руку под блузку и протирает под мышками. Следующей салфеткой проводит по лицу, поглядывая в зеркальце. Секундой позже она наносит тональный крем на подбородок, щеки и лоб, потом размазывает его пальцами круговыми массирующими движениями, как показывала та хорошенькая визажистка по телевизору. Чуть-чуть румян на скулы. Теперь припудрить все это великолепие. Пара штрихов тушью и помадой — и хоп! — чур, я в домике. За таким лицом ее ни один журналист не найдет.
В этот же миг самолет касается земли. Мэри убирает зеркальце в косметичку, достает расческу, несколькими быстрыми движениями поправляет волосы, пока самолет едет по бетонной полосе, — а потом сидит, положив руку на защелку пристяжного ремня, готовая подняться в тот же миг, как погаснет красная надпись. Каролине следит за ней.
— Вы только не переживайте, пожалуйста, — говорит она.
Мэри любезно улыбается в ответ. Она и не переживает. Ничуть.
А я переживаю. Еще как.
Времени всего четверть девятого вечера, а я сижу взаперти в своем гостиничном номере. Та же тюремная камера. Попросторнее, конечно, и значительно удобнее, но так же заперта и закрыта от мира. А я сижу на кровати и перебираю кнопки телевизионного пульта точно так же, как делала это шесть лет подряд. Разочарованная. Униженная. Встревоженная.
Почему я отвела глаза под взглядом того мужчины?
Добро пожаловать в реальность, шепчет Мэри откуда-то со стороны.
Она злая. Особенно когда включит автопилот.
Каролине, похоже, думает то же самое, что Мэри злая — стоит и качает головой. Нет, она отказывается от VIP-обслуживания. Машина, что подъехала, чтобы отвезти их с Каролине к воротам летного поля, уезжает.
Нет, она отказывается от VIP-обслуживания. Машина, что подъехала, чтобы отвезти их с Каролине к воротам летного поля, уезжает.
— Но почему? — спрашивает Каролине. — Вся эта кодла поджидает в зале прилетов, чего ради нам подставляться?
Мэри поднимает руку. Без обсуждений! Она выйдет через общий зал прилетов, как все остальные пассажиры, что нетерпеливо теснятся и топчутся в проходе у нее за спиной.
— Почему? — снова спрашивает Каролине. — Если вы думаете, что газеты это зачтут и оценят, то я вас уверяю…
Она умолкает, прикусив губу. Мэри разглядывает ее с интересом, раньше она никогда не видела Каролине столь откровенной и несдержанной. Испугалась? Боится, что завтра окажется без работы? Хм, вероятность, конечно, есть, и немаленькая — когда увольняют министра, его пресс-секретарь тоже лишается работы. И все-таки Мэри не намерена менять решение. Вопрос лишь в том, как объяснить Каролине, почему. Вдруг ее осеняет. У нее ведь в сумочке распечатка электронного письма Сисселы к Анне. Поэтому она возвращается обратно в свой ряд и тянет за собой Каролине, пропуская остальных пассажиров. Обычные самцы средних лет пялятся, как она роется в сумочке. Может, узнали. А может, нет.
Каролине, подняв брови, следит за Мэриными манипуляциями. Сумочку не узнать. Вместо обычного элегантно подобранного набора предметов первой необходимости теперь там куча ручек и блокнотов, бумажных платочков и косметики. Мэри не сразу находит среди всего этого смятый листок. Хватает и торжествующе протягивает Каролине — та нагибается и читает.
— Так, значит, она будет вас там ждать?
Мэри кивает.
— Сиссела Оскарссон?
Мэри снова кивает.
— Но разве нельзя попросить ее подойти к другому выходу?
Мэри разводит руками. Как?
— У нее наверняка мобильный. Можно ведь позвонить.
Мэри показывает на свой висок. Каролине вздыхает.
— Не помните ее номер?
Мэри сперва кивает, потом качает головой. Помнить она помнит. Но не представляет, как его извлечь из собственной памяти. Каролине смиряется.
— Что ж, — говорит она. — Будь по-вашему.
Едва приблизившись к таможенной зоне, Мэри расправляет плечи и направляется вперед решительным шагом, волоча за собой чемодан. Какой-то министерский чиновник возникает невесть откуда — может, он летел тем же рейсом? — и пристраивается точно за ней с Каролине. Все трое идут в ногу. Безмолвные, сосредоточенные, целеустремленные.
— Господи, помоги, — шепчет Каролине, когда автоматические двери разъезжаются, но Мэри словно не слышит. Не останавливаясь, не колеблясь, ни на миг не замедлив шага, она движется напрямик к последней преграде, небольшой загородке, отмечающей границу между таможенной зоной и залом прилетов.
Рядом мгновенно возникает Сиссела.
— Без вспышек! — орет она. — Без вспышек!
Журналистская кодла, не сказать чтобы большая — четыре репортера и три фотографа, но все раздражены.
— Почему это? — интересуется один из фотографов и поднимает камеру.
— Потому что она плохо себя чувствует. Она не переносит фотовспышек. Может приступ начаться.
К Сисселе тут же подлетает репортерша.
— Что за приступ?
Сиссела зыркает на нее.
— Все вопросы к ее неврологу.
— Неврологу?
— Да. У нее афазия. Временная.
Мгновение обе молча и пристально смотрят друг на друга. Вид у Сисселы внушительный. На ней новое пальто, ярко-красное, какого-то театрального покроя, на плечи наброшен широкий черный палантин. Репортерша чуть пятится.