В серости раннего утра она напоминала чайку, скользящую между черными скалами. В какой-то момент Марианна увидела корабль сбоку, когда он проходил между двумя островками. Она заметила, что на носу вырисовывается силуэт женщины, и вспомнила, что ей однажды сказал Талейран: это ее изображение, установленное Язоном на носу корабля, и она страстно пожелала превратиться в эту женщину из дерева, которую его взгляд, без сомнения, так часто ласкал…
Затем американский бриг лег на другой галс и Марианна видела только корму и ее фонари, постепенно исчезнувшие в тумане.
«Сен-Геноле» тоже изменила курс, чтобы направиться в маленький порт Конкет… Тяжело вздохнув, Марианна присоединилась к Сюркуфу и Жоливалю, которые беседовали, сидя на такелаже, а вокруг них шлепали босые ноги занятых маневрами матросов. Совсем скоро карета повезет ее в Париж, как сказал Видок, в Париж, где ее ждет император. Но чтобы сказать ей что?.. Почти не помня, что она его любила, Марианна думала только о том, что ей не хочется снова увидеть Наполеона…
***
Когда спустя три недели карета въехала под своды Венсенского замка, Марианна бросила на Видока полный беспокойства взгляд.
— Значит, вас все-таки обязали заключить меня в тюрьму? — спросила она.
— Видит Бог, нет! Просто именно здесь император решил дать вам аудиенцию! Я не знаю, какие у него мотивы. Все, что я могу вам сказать, это то, что моя миссия заканчивается здесь.
Они приехали из Бретани накануне вечером, и Видок, высадив ее во дворе особняка на Лилльской улице, сообщил, что приедет за ней вечером следующего дня, чтобы она могла встретиться с императором, но он добавил, что ей не следует надевать придворный наряд, а что-нибудь попроще и потеплее.
Она не совсем поняла причину такой рекомендации, но она была такой усталой, что даже не пыталась искать объяснения и не подумала узнать мнение Жоливаля. Она взобралась на свою кровать, как потерпевший кораблекрушение на обломок судна, чтобы сохранить силы перед тем, что ее ожидало и что так мало интересовало ее. Единственная вещь шла в счет: три недели уже прошли, три тягостные недели тряски по бесконечной дороге, на которой при плохой погоде происходили всевозможные неприятные случаи: сломанные колеса, лопнувшие рессоры, падавшие лошади, поваленные ураганом на дорогу деревья… Но все-таки уже прошло три недели из тех шести месяцев, после которых Язон будет ждать ее…
Когда она думала о нем, что было каждый час, каждую секунду времени, не занятого сном, ее охватывало странное ощущение внутренней пустоты, чего-то вроде неутолимого мучительного голода, который она обманывала, воскрешая в памяти такие короткие мгновения их близости, когда он остался рядом с ней, когда она могла коснуться его, держать его руку, гладить волосы, ощущать запах его кожи, его успокаивающее тепло, силу, еще полностью не восстановившуюся, с которой он прижал ее к своей груди, прежде чем подарить ей тот последний поцелуй, еще горевший на ее устах и заставлявший ее трепетать.
Париж встретил ее в белом убранстве. Мороз сковал воду в лужах и сточных канавах, кусал за уши, проводил красной кистью по носам. По серой Сене плыли льдины, и поговаривали, что в бедных домах каждую ночь люди умирают от холода. Укрывший все плотный белый ковер, одевший сады и парки в сверкающие меха, превратил, однако, улицы в опасные ледяные клоаки, где самым простым делом было сломать ногу. Но специально подкованные лошади Марианны без затруднений преодолели длинную дорогу, отделявшую Лилльскую улицу от Венсена.
Бывшая крепость королей Франции внезапно возникла в ночи, зловещая и обветшавшая, с почти полностью разрушенными башнями. Целыми остались только сторожевая башня Виллаж, которая нависала над древним подъемным мостом, и огромная Пороховая башня, высоко вздымавшая над облетевшими деревьями свое черное четырехугольное тело с четырьмя башенками по углам.
Целыми остались только сторожевая башня Виллаж, которая нависала над древним подъемным мостом, и огромная Пороховая башня, высоко вздымавшая над облетевшими деревьями свое черное четырехугольное тело с четырьмя башенками по углам. Здесь находились армейские пороховые погреба и арсенал, охраняемые инвалидами и несколькими солдатами, но Венсен был также и государственной тюрьмой, и эта часть находилась под особой охраной.
Она возвышалась, безмолвная, в расклешенной юбке контрфорсов и аркбутанов, отделявшей ее справа от громадного белого двора, где покрытые снегом кучки ядер напоминали удивительные пирожные с кремом, а в центре возвышалась запущенная часовня, вся в великолепных каменных кружевах, которые постепенно осыпались, но никто не думал ухаживать за этой подлинной жемчужиной Людовика Святого в наступившем упадке веры. И Марианна тщетно пыталась догадаться о причинах странной аудиенции в недрах полуразрушенной крепости со зловещей репутацией. Почему Венсен? Почему ночью?
Немного дальше стояли два благородных павильона-близнеца.
Они вызывали в памяти Великий Век, но были не в лучшем состоянии. Окна зияли пустыми глазницами, изящные мансарды полуобвалились, многочисленные трещины испещряли стены. Но именно к находящемуся справа от часовни павильону по указанию Видока Гракх направил лошадей.
На первом этаже за грязными стеклами виднелся слабый свет.
Карета стала.
— Прошу! — сказал Видок, спрыгивая на землю. — Вас ждут.
Подняв глаза, Марианна окинула удивленным взглядом это убогое строение, плотнее укуталась в подбитый куницей плащ и до глаз надвинула меховой капюшон. Резкий северный ветер гулял по необъятному двору, вздымая снег и вызывая слезы на глазах. Молодая женщина неторопливо вошла в выложенный плитками вестибюль, сохранивший следы былой роскоши, и сразу увидела Рустана.
В широком пунцовом плаще с поднятым воротником и в неизменном белом тюрбане, мамелюк шагал по неровным плиткам, откровенно похлопывая себя по бокам. Но, заметив Марианну, он поспешил открыть перед ней дверь, у которой он нес неспокойную вахту. И на этот раз Марианна оказалась перед Наполеоном…
Он стоял у пылающего камина, поставив ногу на камень Очага, заложив одну руку за спину, а другую за борт серого сюртука, и смотрел на пламя. Его тень в большой треуголке растянулась до лепных фигур на потолке, кое-где сохранивших позолоту, и их одних было достаточно для украшения этого громадного пустого зала, в котором на стенах виднелись остатки гобеленов, а пол покрывал мусор.
Он безучастно взглянул на склонившуюся в реверансе Марианну и показал ей на огонь.
— Подойди погрейся! — — сказал он. — Этой ночью ужасно холодно.
Молодая женщина молча подошла и, движением головы отбросив назад капюшон, протянула руки без перчаток к огню. Какое-то время оба оставались так, сосредоточенно глядя на танцующее пламя, отдаваясь его проникающему теплу. Наконец Наполеон бросил быстрый взгляд на свою соседку.
— Ты сердишься на меня? — спросил он, с некоторым беспокойством вглядываясь в неподвижный тонкий профиль, полуопущенные веки, плотно сжатые губы.
Не оборачиваясь к нему, она ответила:
— Я не позволила бы себе это, сир! На властелина Европы не сердятся!
— Однако ты делаешь именно так! Ты собиралась уехать, не так ли? Перерезать узы, еще связывавшие тебя с жизнью, которой ты больше не хотела, зачеркнуть прошлое, пустить по ветру все, что было!
Она внезапно устремила на него взгляд своих зеленых глаз, в которых заплясал легкий огонек оживления.