На корабле Кулугиса паника дошла до предела. Получив пробоину, шебека стала заметно погружаться в воду.
Ругательства матросов, занятых спуском шлюпок, не покрывали отчаянные крики Кулугиса, который взывал с тоской в голосе:
— Стефанос! Стефанос!
— Ему стоит только глянуть под ноги, — пробурчал Теодорос. — Там он найдет своего Стефаноса.
На большом корабле тоже суетились, однако более спокойно. С палубы доносился торопливый топот босых ног матросов, но, кроме голоса со странным акцентом, разговаривавшего с людьми на шебеке на местном наречии, не слышно было больше ничего.
Внезапно с полуюта донесся усиленный рупором какой-то приказ. Приказ, не имеющий никакого отношения к Марианне. Однако, услышав его, она так испугалась, что едва не отпустила своего товарища.
— Теодорос! — прошептала она. — По-моему, это английский корабль.
Тот был тоже ошеломлен. Новость не из приятных! Теплота отношений между Англией и Портой заставляла первую считать бунтующих греков врагами. Если его опознают, англичане выдадут его султану точно так же, как это сделал бы Кулугис. Единственная разница заключалась в том, что эта операция не будет стоить султану ни единого динара и даст большую экономию.
Выход на наружный трап, к которому они поднимались, был уже близок. Теодорос на мгновение приостановил подъем.
— Вы француженка, — вздохнул он. — А если они узнают, кто вы, что будет?
— Меня арестуют, посадят под замок… Несколько недель назад английская эскадра напала на корабль, на котором я плыла, чтобы захватить меня!
— Тогда не надо, чтобы об этом узнали. Найдется же кто-нибудь на этом корабле, знающий греческий: я скажу, что нас ограбил Кулугис, что мы просим дать нам убежище, что вы моя сестра… глухонемая! В любом случае у нас нет выбора: когда бегут из ада, не смотрят зубы лошади, на которой едут!..
И он продолжил подъем. Несколько мгновений спустя оба свалились на палубу «англичанина» к ногам офицера, который так спокойно прохаживался с мужчиной в безукоризненном белом костюме, словно корабль совершал безмятежную приятную прогулку.
Появление двух чужаков, грязных и достаточно оборванных, не столько, видимо, удивило их, сколько шокировало своей неуместностью.
— Who are you? — спросил офицер строгим голосом. — What are you doing here? .
Теодорос скороговоркой пустился в объяснения, тогда как Марианна, совершенно забыв о недавней опасности, с удивлением оглядывалась кругом. Внезапно она испытала непостижимое чувство: словно ей пахнуло в лицо старой доброй Англией ее детства, и она вдыхала ее аромат с совершенно неожиданной радостью. Это, безусловно, было вызвано как двумя одетыми с иголочки мужчинами, так и выдраенной до блеска палубой и сверкающей медью этого корабля. Все ей казалось невероятно близким. Даже неясное в тени большой черной треуголки, обрамленное седоватыми баками лицо офицера, судя по нашивкам — капитана, вызывало странное ощущение чего-то очень знакомого.
Мужчина в белом костюме вступил в разговор с Теодоросом, но командир не проронил ни слова. Он не отрывал взгляда от едва освещенного сигнальным фонарем лица Марианны, и она ощущала это так же явственно, как если бы он положил ей руку на плечо.
Собеседник грека внезапно повернулся к офицеру.
— Корабль, с которым мы столкнулись, принадлежит одному из братьев Кулугис, известных пиратов. Этот человек говорит, что их с сестрой похитили на Аморгосе и везли в Тунис, чтобы продать в рабство.
Им при столкновении удалось сбежать, и теперь они просят убежища. Молодая женщина как будто глухая и немая! Мы не можем выбросить их в море, не так ли?
Но капитан ничего не ответил. Он взял за руку Марианну и повел на полуют, где над штурвалом горел большой фонарь. Подведя ее к этому источнику света, он несколько мгновений напряженно вглядывался в ее лицо.
Верная своей роли, Марианна не могла ничего сказать. И вдруг…
— Вы не гречанка, не глухая, не немая, ведь правда, мое дорогое дитя?
И сейчас же он снял треуголку, открывая полное, цветущее лицо с сияющими радостью голубыми глазами. Лицо, так неожиданно возникшее из глубин прошлого, что Марианна не смогла удержаться, чтобы не назвать его.
— Джеме Кинг! — вскричала она. — Коммодор Джеме Кинг!
Это невероятно!
— Менее невероятно, чем найти вас плывущей на пиратском судне в обществе какого-то гигантского грека! Но от этого я не менее счастлив снова увидеть вас, Марианна!
Добро пожаловать на борт фрегата «Язон», следующего в Константинополь.
И, обняв молодую женщину за плечи, коммодор Кинг расцеловал ее в обе щеки.
ГЛАВА VII
НАЗОЙЛИВЫЙ АРХИТЕКТОР
Оказаться вдруг на море на краю света перед лицом старого друга семьи, превратившегося, не зная этого, в противника и невольного спасителя, было испытанием, выдвигавшим необычные проблемы.
Как бы далеко ни доходили воспоминания Марианны, в них всегда присутствовал сэр Джеме Кинг. Во время редких перерывов в его пребывании в плавании он с семьей — их имение находилось в нескольких милях от Селтон-Холла — был в числе немногих, переступавших порог необщительной тетки Эллис. Может быть, потому что она находила их одновременно и простодушными, и достойными уважения.
Для управлявшей огромным поместьем старой девы, всегда попахивавшей конюшней, леди Мери, супруга сэра Джемса, всегда казавшаяся с ее отливающими разными цветами платьями и воздушными шляпками спустившейся с полотен Гейнсборо, была постоянным объектом изучения и удивления. Жизненные заботы, даже самые суровые, скользили, казалось, мимо ее лакированного улыбающегося изящества и изысканной учтивости, окутывавших ее, как вуалью.
Марианна, испытывавшая к ней восхищение, как и все дети к превосходным вещам, видела, как она перенесла эпидемию оспы, жертвами которой стали двое ее младших детей, и терпеливо ждала затерявшегося в морях супруга, не изменяя безмятежного выражения прелестного лица. Только немного потерявшие свой нежный цвет голубые глаза и слегка окрашенная грустью улыбка выдавали ее страдания и тоску. Это была женщина, не умевшая сгибаться и склонять голову. »
Глядя на нее, Марианна часто думала, что ее мать, которую она представляла себе только по единственной миниатюре, должна была походить на нее, и она всегда радовалась приходу леди Мери.
К несчастью, ее не было в Англии во время свадьбы ее юной поклонницы. Тяжелая болезнь сестры призвала ее на Ямайку, где ей пришлось взять в руки управление большой плантацией. Ее муж тогда находился на Мальте, а старший сын тоже в море. Марианна очень жалела об отсутствии тех, кого она считала лучшими друзьями, в числе участников события, которое ей так скоро пришлось признать катастрофой.
Если бы они присутствовали, все, возможно, произошло бы иначе и Марианне после драмы в свадебную ночь не пришлось бы искать за морем убежище, которое Кинги предоставили бы ей без малейших колебаний.
И порой в тяжелые часы, пережитые до момента, когда она наконец обрела в доме своих предков на Лилльской улице одновременно убежище и подобие семейного очага, Марианна вспоминала об этой английской семье, которую она, конечно, больше не увидит, раз между Великобританией и ею ныне опущен непроницаемый занавес.