— Проблема, — говорит М. — Они… злятся.
М прав. Сейчас Кости держатся как-то по-другому. Их движения кажутся скованными… еще более скованными, чем обычно. Если такое вообще возможно. Вчера они были присяжными, которые изучали дело. Сегодня они судьи и пришли огласить приговор. Или палачи, которые намерены его исполнить.
— Уходим! — кричу я им. — Обратно! Они не… придут сюда!
Скелеты не движутся и не отвечают. Их кости в унисон гудят отвратительную потустороннюю ноту.
— Что… хотите? — спрашиваю я.
Весь первый ряд синхронно поднимает руки и указывает на Джули. Я снова поражаюсь тому, как все это неправильно, какие они все-таки чуждые всем нам. Мертвые дрейфуют по волнам апатии. Мертвые не знают синхронности.
— Веду ее… обратно! — кричу я еще громче, оставив надежду договориться. — Если… убить… они придут…. убьют нас!
Ни колебаний, ни даже секундного раздумья о моих словах — их ответ быстр и предопределен. В унисон, как дьявольские монахи всенощную, они затягивают свой петушиный крик незыблемой уверенности в своей правоте — и я знаю, что он означает.
Незачем говорить.
Незачем слушать.
Все решено.
Она не уйдет.
Мы ее убьем.
Так должно быть.
Так было всегда.
Так будет всегда.
Я смотрю на Джули. Она дрожит. Хватаю ее за руку и смотрю на М. Он кивает.
Мы бежим, и ее горячий пульс сочится в мои ледяные пальцы.
Бросаемся влево, чтобы обойти костяной взвод. Они громыхают наперерез, пытаются преградить мне путь.
Они громыхают наперерез, пытаются преградить мне путь. М выскакивает вперед и падает на первый ряд, который осыпается под ним в кучу скрюченных конечностей и сцепившихся ребрами грудных клеток. Оглушительно трубит невидимый охотничий рог.
— Что ты делаешь? — задыхаясь, спрашивает Джули. Непостижимым образом я бегу быстрее ее.
— Я за…
— Только не начинай опять про то, как ты меня защищаешь! — кричит она. — Это еще хуже, чем все…
Ее хватает за плечо безмясая рука, она кричит. Тварь скалится подпиленными клыками и норовит впиться Джули в шею, но я хватаю скелет за позвоночник и бросаю на бетонный пол — изо всех сил, но ни удара, ни грохота разлетающихся костей не следует. Тварь, как будто назло гравитации, замедляет падение — не успела ее грудная клетка коснуться пола, как скелет снова на ногах и бросается мне в лицо, как какое-то омерзительное, неубиваемое насекомое.
— М! — хриплю я, пытаясь оторвать его от горла. — Помоги!
М весь в Костях — скелеты повисли у него на руках, на ногах и даже на спине, — но пошатнуть его им не удается, видимо, он для них слишком тяжел. Пока я борюсь со своим, который пытается выдавить мне глаза, М подбирается поближе, отрывает его от меня и швыряет в двух других, пытавшихся прыгнуть на него сзади.
— Бегом! — орет он, толкает меня вперед и поворачивается к нашим преследователям. Я тащу Джули за руку. Наконец она видит, куда мы так спешим, и ахает. К «мерседесу».
— Пошли!
Мы прыгаем в машину, и я завожу мотор.
— Ах, мерсик, — говорит Джули, погладив приборную панель, как любимого питомца. — Как я рада тебя видеть.
Я давлю на газ и отпускаю сцепление. Машина срывается вперед. Почему-то сейчас это кажется просто.
М перестал отбиваться и теперь со всех ног удирает от толпы скелетов. Внутри, за дверями аэропорта, столпились сотни зомби. Они тихо стоят и смотрят. Что они думают? И думают ли вообще? Есть ли шанс, что у них в головах зарождается реакция на то, что происходит у них под носом? На этот внезапный всплеск анархии в существовании, прежде расписанном до мелочей?
М поворачивает нам наперерез. Я давлю на газ. Сначала перед нами пробегает М, потом на дорогу вылетают Кости — и чудо немецкой техники весом в тонну врезается в их хрупкие, ломкие остовы. Они рассыпаются на куски. Всюду летят обломки. Две бедренные кости, три кисти рук и полчерепа приземляются в салон, где они дергаются, ползают по сиденьям, зудят и шелестят, как засохшие насекомые. Джули выбрасывает их из машины и, дрожа от отвращения, вытирает ладони о толстовку.
— Господи, господи, — всхлипывает она.
Но теперь мы в безопасности. Джули в безопасности. Мы с ревом выезжаем из зоны прилетов на взлетную полосу, мчимся вперед, и над нами сгущаются тучи. Я смотрю на Джули. Она смотрит на меня. Капают первые капли. Мы улыбаемся.
Проходит десять минут. Начался ливень, и мы промокли насквозь. Родстер — не лучший выбор в такую погоду, особенно когда ни ты, ни твой пассажир не понимаете, как в нем поднимается верх. Едем молча. Мокрые простыни хлещут нас по головам. Но мы не жалуемся. Мы стараемся сохранять оптимизм.
— Ты знаешь, куда ехать? — спрашивает Джули минут через двадцать. Ее мокрые волосы струятся по лицу.
— Да, — отвечаю я, не сводя глаз с дороги и свинцового горизонта.
— Уверен? Потому что я понятия не имею.
— Да… уверен.
Лучше не объяснять, откуда я так хорошо знаю дорогу. Это наша охотничья тропа. Она и без того в курсе, кто я, зачем лишний раз напоминать? Неужели нельзя просто ехать вперед и позабыть обо всем на время? В свете моего воображения мы неходячий труп и девушка-подросток под проливным дождем, мы Фрэнк и Ава, мы неспешно катаемся по сельским аллеям, и где-то вдалеке, потрескивая, нам подыгрывает виниловый оркестр.