Мысли уносятся так далеко, что я окончательно перестаю смотреть, куда еду. Меня сносит со взлетно-посадочной полосы в передний бампер одного из автотрапов — и церковь Костей лишается былой симметрии. От удара нас отбрасывает на спинки кресел, и у моих детей на заднем сиденье щелкают шеи. Они протестующе мычат, я на них шикаю. Мне и так уже стыдно, нечего теперь меня еще и пилить. Источник: http://darkromance.ucoz.ru/
Джули осматривает вмятину на капоте и качает головой:
— Черт, Р. Какая была машина!
Сын неуклюже бросается вперед и пытается укусить Джули за плечо. Даю ему подзатыльник. Он падает на сиденье с надутым видом.
— Не кусаться! — командует Джули, все еще оценивая причиненный мной ущерб.
Джули учит меня водить уже несколько дней. Не знаю, зачем я сегодня взял с собой детей, — вдруг охватила смутная потребность побыть отцом. Передать знание. Да-да, не очень-то это безопасно. Но дети слишком малы, чтобы опознать живую речь на слух, а тем более чтобы наслаждаться ею, как я. Мне уже несколько раз приходилось подновлять кровавый камуфляж, но истинная природа Джули все равно прорывается наружу. Дети ее чуют, и пока еще слабый охотничий инстинкт то и дело берет над ними верх. Пытаюсь одергивать их как можно мягче.
Возвращаемся к нашему терминалу, но тут из погрузочного отсека выходят мертвые. Похоронная процессия наоборот. Медленно, тяжелыми шагами, мертвецы маршируют к церкви. Возглавляет богомольцев группа Костей. Они двигаются с куда большей целеустремленностью, чем любой из нас. Очень немногие зомби всегда выглядят так, будто соображают, что делают и почему. Кости не спотыкаются, не останавливаются и не меняют маршрут, их тела больше не растут и не разлагаются. Они остановились во времени. Один скелет смотрит прямо мне в глаза, и я вспоминаю средневековую гравюру — гниющий труп, ухмыляющийся пухлой юной деве.
Quod tu es, ego fui, quod ego sum, tu eris.
Я был как ты. Ты станешь как я.
Отрываю взгляд от пустых глазниц. Мы едем вдоль процессии, и некоторые зомби без особого интереса бросают на нас скучающие взгляды. В том числе и моя жена. Жена идет рядом с другим зомби, они держатся за руки. Дети замечают ее, встают на сиденье и с громким мычанием машут руками. Она машет им в ответ. Джули поворачивается ко мне:
— Это что… твоя жена?
Я молчу. Смотрю на жену и жду какого-нибудь упрека. Но в ее глазах почти нет узнавания. Она смотрит на машину. Смотрит на меня. Смотрит вперед и идет дальше под руку с другим мужчиной.
— Это твоя жена? — наседает Джули. Киваю. — И что это с ней за тип? — Пожимаю плечами. — Она тебе что, изменяет? — Пожимаю плечами. — И тебе все равно ?
Пожимаю плечами.
— Хватит плечами пожимать, дубина! Скажи что-нибудь и не прикидывайся, будто не умеешь!
Я думаю. Провожаю взглядом жену, уходящую вдаль, и прижимаю руку к груди.
— Мертво… — Машу рукой в сторону жены. — Мертвое. Хочу… чтобы… больно. Но… ничего.
Джули как будто ждет продолжения. Я начинаю сомневаться, что мне со всеми моими запинками удалось произнести хоть что-то осмысленное. Слышно ли хоть что-нибудь, когда я говорю? Или слова раздаются только у меня в голове, а те, к кому я обращаюсь, так и остаются без ответа? Я так хочу изменить свою пунктуацию. Мне так нужны восклицательные знаки — но я тону в многоточиях.
Джули смотрит на меня еще с минуту, потом отворачивается к окну, к проплывающему мимо пейзажу. Справа — разинутые пасти выходов, когда-то живые и полные счастливых путешественников, торопящихся повидать мир, расширить горизонты, обрести любовь, славу и богатство. Слева — почерневший остов «дримлайнера».
— Мой парень однажды мне изменил, — говорит Джули в окно.
— Еще когда приюты только строились. У них жила одна девчонка. Однажды они напились до беспамятства, и все вышло само собой. Случайно, в общем. Он прощения просил, Богом клялся, что на все готов, лишь бы я его простила… и так далее, очень искренне, даже трогательно. Но я как будто зациклилась. Не могла выкинуть из головы. Все внутри просто горело. Плакала каждую ночь. Все самые слезливые диски чуть не до дыр заиграла. — Она качает головой, ее взор устремлен вдаль. — Знаешь… иногда я так остро все чувствую. Когда Перри… когда с ним это случилось… я бы многое отдала, чтобы быть как ты.
Я смотрю на нее. Она накручивает прядь волос на палец. На руках и запястьях у нее тонкие, чуть заметные шрамы — слишком симметричные, чтобы быть случайными. Вдруг Джули трясет головой и бросает на меня быстрый взгляд, как будто я ее только что разбудил.
— Не знаю, зачем я тебе это рассказываю, — говорит она раздраженно. — Короче, урок окончен. Я устала.
Без лишних слов везу нас домой. На стоянке забываю вовремя затормозить и лихо въезжаю в радиатор «миаты». Джули вздыхает.
Вечером мы сидим, поджав ноги, в проходе самолета. На полу перед Джули стынет лоток тайской лапши только что из микроволновки. Она тычет в нее пилкой, я на это смотрю. На Джули интересно смотреть, даже когда она молчит и ничего не делает. Она вертит головой, ее взгляд исследует все вокруг, она улыбается, ерзает. Мысли мелькают на ее лице, как пейзаж в зеркале заднего вида.