Через десять секунд никто уже ведущего не замечал и не слушал, все смотрели на этого странного, невысокого парня и его галстук. Весь зал, через двадцать секунд хохотал, а старые, матёрые университетские самодеятельные мэтры, среди которых я тогда сидел, перешёптывались: «Кто это такой? Почему его раньше не видели?»
Он был очень смешной. Макс не пытался изобразить неуклюжесть, и не был неуклюж, он был просто скован от волнения и робел. Так же, он удивлялся бурной реакции публики, краснел от удовольствия, публика это видела и заводилась ещё сильнее.
Короче, после концерта к нему за кулисы бросились все, кто отвечал и руководил художественной самодеятельностью. Его звали в театральную студию, предлагали вести ответственные и развлекательные мероприятия и концерты, просто хотели дружить. Он стоял, маленький, коренастый, румяный, улыбался и никому ничего не говорил.
Его угоровили-таки быть ведущим заключительного концерта тогдашнего фестиваля. Он, действительно, объявлял номера и пытался произносить шутки, которые ему написали, но ничего не вышло. Голос его звучал слабо, шутки с Максом как-то не совпадали, а к третьему выходу на сцену в том концерте по его физиономии уже было очень заметно, что он жалеет о происходящем, мечтает сбежать и ему стыдно за всё. Больше он никогда никаких мероприятий не вёл, да никто и не просил, и не звали его уже больше ни в театры, ни дружить. Это я потом выяснил, что Макс сделал это специально, чтобы отстали. Говорить «нет» он не умел совершенно, а сделать так, чтобы отстали, умел. Но если то, о чём его просили, было уж совсем неприемлемым, на его взгляд, он вроде бы соглашался, мелко кивая головой, а после этого исчезал. Исчезал только чтобы не сказать «нет». Исчезал бесследно и недосягаемо. Появлялся же он, как ни в чём не бывало, после того, как становилось ясно, что просить его уже не о чем. Но это я узнаю о нём позже. А пока я наблюдал, как Макс появился яркою звездой, а потом статус звезды не подтвердил и исчез.
Я встретил Макса существенно позже и случайно. Он пил кофе в университетском буфете, был один и я подсел к нему, напомнил, что видел его на сцене, похвалил. Он вежливо заулыбался, но было заметно, что ему не очень приятны эти воспоминания, и для него это пройденная и закрытая тема. Я пригласил его на спектакль в свой театрик. Про этот театрик он знал, ни разу его не посещал и не собирался. Он принял приглашение вежливо, без энтузиазма, но пришёл. Видимо, отказать не смог и не увидел ничего опасного в этом приглашении. Если бы он опасность почувствовал, но то пришёл бы ни за что.
Спектакль ему понравился, он разволновался и остался после спектакля, чтобы как-то выразить свои волнения. Его зацепило! Но я чувствовал, что ему не так понравился спектакль, как атмосфера маленького театрика, хорошие и весёлые взаимоотношения в коллективе, которые очень видны были в том, что происходило на сцене. И его ужасно притягивало творчество. Ничего этого словами он выразить не смог, но это видно было по блеску его глаз и по нежеланию уходить сразу после спектакля.
И его ужасно притягивало творчество. Ничего этого словами он выразить не смог, но это видно было по блеску его глаз и по нежеланию уходить сразу после спектакля.
Я предложил ему приходить на репетиции, и он сразу радостно согласился. Сразу и радостно! Во-первых, я его не звал, а предлагал, во-вторых, он этого хотел. В-третьих, он опять не почувствовал никакой опасности. И он стал ходить.
Макс приходил на репетиции очень пунктуально, то есть, раньше всех. Он сидел, смотрел, слушал, и ему всё было интересно. Моментально он подружился со всеми, и его все полюбили. Он был немного младше остальных, но его все полюбили и приняли, как своего, хотя он не выпивал тогда даже пива и ничего не рассказывал о том, чем занимается в основное время жизни. Его сразу полюбили за его смех.
А смеялся Макс так, как только может смеяться человек! Он смеялся щедро, громко и метко. Он мог смеяться большую часть суток. Макс смеялся даже не когда смешно или весело, а когда просто хорошо или приятно. Я видел и слышал, что он может смеяться от радости из-за того, что погода хорошая, оттого, что ему нравятся его новые ботинки или оттого, что еда очень вкусная. Смех же его таков, что его можно экспортировать или дарить, если бы, конечно, его можно было бы как-то материализовать или синтезировать. Его смех вызывал раздражение только у глубоко несчастных, одиноких и махнувших на жизнь рукой людей. Видимо, им казалось, что Макс смеётся над ними. Они просто не могли понять, что так можно смеяться без явно видимой причины. Они не представляли, что в человеке может быть столько жизни, что она вырывается наружу в виде смеха, даже оттого, что весною вечером тепло, пахнет сиренью, и комары ещё не кусают.
Но Макс ходил далеко не на все репетиции. Часто он по каким-то причинам не мог прийти. Тогда он заранее предупреждал. Его сильно не хватало. Он не участвовал в том спектакле, над которым мы тогда работали, но он стал необходим. Он посетил пару репетиций и стал необходим. Его присутствие, его смех и его внимание к происходящему стали жизненно важны.