— Знаешь, — говорил он неожиданно, во время вечеринки у кого-нибудь дома, или когда мы сидели у него в «лаборатории», или когда шли по улице. — Хочу написать пьесу под названием «Наполеон и Мюрат». Начинаться она должна так: по сцене ходят Наполеон и Мюрат. Наполеон молчит, а Мюрат ему что-то очень нервно говорит по-французски. При этом Мюрат периодически падает.
— А дальше? — спрашивал я.
Он же смотрел на меня, улыбался и оставлял вопрос без ответа.
— Я тут сочинил пьесу, — в другой раз говорил он. — Только нужен для этого театр и очень хороший свет. И ещё нужен очень хороший актёр. Пьеса называется «Патрикл». Первый акт будет называться «Юность Патрикла», а второй «Патрикл и нимфы». Декорации должны быть очень дорогие, особенно во втором акте.
Значит так, представь, первый акт, полная темнота в зале, начинает завывать ветер, ветер завывает всё сильнее и сильнее. В темноте появляется луч прожектора. Он рыщет по сцене и, наконец, освещает ширму, которая стоит посреди сцены. Луч становится больше и ярче, ветер стихает, над ширмой появляется робкий юноша. Он поднимается над ширмой и становится виден по пояс. Он должен быть обнажённый. Юноша будет внимательно, робко, но пристально осматривать весь зрительный зал, ряд за рядом. Это может длиться минут десять. Потом он неожиданно скажет: «Уж не пригрезился ли ты мне, мальчик, бисексуал?!» Как только он это произнесёт, он должен упасть навзничь, луч в этот момент гаснет, и публика услышит звон бьющегося стекла. После, сразу же включается свет, и занавес закрывается, первый акт окончен.
Я очень смеялся, а Серёга с недоверием на меня посматривал, совершенно серьезно.
— Второй акт, — дождавшись, пока я просмеюсь, — будет начинаться тоже в темноте. Темнота, занавес закрыт, публика слышит женские голоса. Голоса завывают всё сильнее и сильнее. Неожиданно занавес открывается. На сцене прекрасный фруктовый сад, вдалеке видны горы и античные постройки из белого мрамора. На сцену выбегает наш юноша, но он в тунике и с бородой, волосы его должны быть седыми. Он выбегает на сцену, оглядывается по сторонам. Завывание стихает. Тогда Патрикл, а это никто иной, как Патрикл, падает на колени, вздымает вверх руки и кричит: «О, Зевес, нимфы преследуют меня!». После этого Патрикл некоторое время мечется по сцене, снова падает на колени и обращается к небесам с ещё более отчаянным криком: «О, Зевес, нимфы преследуют меня!» И так несколько раз. И вдруг, сверху должен появиться Зевс на облаке. Он появляется, смотрит на Патрикла очень грозно и мечет в него красные молнии. Молнии можно изготовить из фанеры или пластмассы и покрасить краской, но лучше найти красную фольгу и обмотать. Патрикл погибает, нимфы воют, гремит гром, занавес закрывается.
Я радовался, спрашивал о том, как он себе представляет техническую сторону появления Зевса на облаке, выражал сомнения в том, что это можно осуществить в театре, но что это можно попробовать снять на видео. Серёга же смотрел на меня, ему становилось скучно от моих практических вопросов и рассуждений, и он переводил разговор на другую тему или говорил о другом замысле.
— Да это ерунда! — говорил он. — Я вот думаю написать пьесу, в которой бы беседовали Сцилла и Харибда. Ты случайно не помнишь, сколько у них было голов. По-моему, у Сциллы двенадцать, а у Харибды шесть. Или наоборот. Надо будет посмотреть у Гомера. Вот такая пьеса. Они беседуют о том, о сём…
Никаких пьес он не писал. Но каждый день выдавал три-четыре подобных замысла, тут же забывал о тех, что озвучивал. Через пару месяцев театральная тема покинула его, и он начал думать о чем-то совершенно другом. Но только о художественном. Это могли быть совершенно неожиданные вещи.
Помню, однажды он позвонил мне домой очень поздно вечером, или, лучше сказать, ночью. Обычно он так не делал.
— Не разбудил? — спросил он и, услышав по моему голосу, что точно разбудил, извинился.
— Да ничего, ничего! — успокоил его я, — ты разбудил только меня, а это не страшно. Говори. Ничего не случилось?
— Я сегодня вынужден ночевать в университете, и меня обуревают разные мысли. Представляешь, так и посыпались идеи! В этот раз в области рекламы. Боюсь, что ночь будет бессонная, к утру забуду всё, что навыдумавал, а поделиться хочется.
— В какой области? — удивился я. — Рекламы?
Должен заметить, что отечественная реклама на телевидении и вообще, тогда делала только первые весьма робкие шаги.
— Да, да, рекламы! Мне почему-то пришел целый ряд идей, как можно рекламировать туалетную бумагу. Причём, рекламировать разнообразно, разностилево и, адресуя рекламу различным социальным слоям и группам.
Причём, рекламировать разнообразно, разностилево и, адресуя рекламу различным социальным слоям и группам.
— Серёга, ты серьёзно? — заворчал я, — Ночью про туалетную бумагу!
— Ну послушай! Это забавно! А то я забуду, — попросил Ковальский, но моего ответа не дождался и продолжил, — представляешь, я придумал разные варианты художественного осмысления туалетной бумаги, как объекта. Нужно придать туалетной бумаге респектабельности, солидности и исторической значимости. Короче, я придумал, что нужно выпускать туалетную бумагу под названием «Сикс о клок»! — сказал он и гордо замолчал, ожидая моей реакции.