Принесли дорогое блюдо — целого тунца в пряностях, с гарниром из капусты, целиком сваренной с оным тунцом.
Кусик в предвкушении веселого пира радостно заурчал, уселся в своей излюбленной позе Будды и принялся внимательно следить за священнодействиями Крикса.
— Капуста в учении вендийских мудрецов, — разглагольствовал Пульхерий, поливая рыбу и овощи соусами из маленьких глиняных бутылочек, — есть образ мироздания.
— Капуста в учении вендийских мудрецов, — разглагольствовал Пульхерий, поливая рыбу и овощи соусами из маленьких глиняных бутылочек, — есть образ мироздания. Кочан подобен вселенной. Листья — многим мирам, слагающим ее. А кочерыжка — Великому Нечто, Абсолюту, что лежит в середине ее. Так давайте же, достойная, приобщимся к сокровенной сути вселенной.
И, отрезав ломоть вареного кочана, положил на тарелку перед Орландой.
Не был забыт и Ваал. Ему достались плавники и хвостик рыбины, а также пара капустных листиков. Пушистик попробовал было что-то вякнуть, недовольный скудостью угощения, но тут же присмирел, получив от Крикса болезненный Щелчок по носу.
Хорошо хоть, что послушница, поглощенная едой, не заметила этого недружелюбного жеста в отношении своего питомца.
Девушка съела и капусту, и фруктовый десерт, запив это великолепным кофе, и вежливо поблагодарила Пульхерия, который во время трапезы прочел ей малопонятные стихи, по его словам, принадлежащие ниппонскому поэту Тояме Токанаве, про нефритовый жезл, яшмовые врата, раковину цвета утренней зари.
Посмеиваясь про себя, Пульхерий откланялся, прикинув, что девица эта будет в его постели самое большее через пару дней.
Скромницы частенько только и ждут, чтобы кто-то избавил их от необходимости быть такими. Ха, благочестивая девица! Через полгода будет, как миленькая, плясать кордакс в одних бусах и петь песенки, от которых иной матрос покраснеет…
Орланда не успела встать, как на место, где до этого сидел Пульхерий, плюхнулась ее сестра.
— Уже завела знакомство? — ехидно осведомилась амазонка. — И что же он тебе такое пел?
— Он мне не пел, — удивилась послушница. — Он мало поет, у него труппа рапсодов.
— Ясно, у него труппа рапсодов и рапсодих, — резюмировала Орландина. — Так про что он тебе мозги пудрил?
— Про капусту, — пожала плечами Орланда.
— Про капусту? Он что, козел, что ли?
— Да нет… — солдатские манеры сестры смущали Орланду, — в философском смысле.
— Ах, в фаллософском, — понимающе кивнула сестра.
— И еще он что-то говорил насчет нефритового стебля и ворот пещеры цвета утренней зари… Не знаешь, о чем это он?
Орландина несколько секунд стояла, наморщив лоб и обдумывая, что доморощенный поэт имел в виду. Догадавшись, зло фыркнула.
— Жаль, что меня не было тогда. А как еще раз увидишь его, передай, что если он не оставит тебя в покое, то твоя сестра вырвет его нефритовый стебель с корнем и засунет ему же в пещеру. Только не ту, о которой он тебе говорил, а в ту, которая с противоположной стороны! Да так глубоко, что потом два грузчика не смогут вытащить. Запомнила? Так и передай!
Следующий день Орландина решила посвятить ознакомлению с городом, а Орланда — провести в гостинице и послушать, что говорят люди.
Может, чего-то узнает.
Впрочем, главное они уже знали и так.
В Тартессе намечался большой праздник — Посейдоновы состязания, куда съедутся актеры и певцы едва ли не со всей Империи. Конкурс этот проводился раз в пять лет, и на него допускали только певцов, прославившихся в своих землях. Участникам полагались бесплатная кормежка, а призами для победителей были золотые и серебряные венки, плюс немалое число звонкой монеты.
Участникам полагались бесплатная кормежка, а призами для победителей были золотые и серебряные венки, плюс немалое число звонкой монеты. И, конечно, слава.
Состязания должны были начаться через неделю, а пока на улицах и площадях Тартесса приезжие артисты (не из самых именитых) показывали свое искусство толпе.
Орландина остановилась у сооруженной на рыночной площади сцены, куда сейчас вышли шесть пестро одетых личностей, среди которых амазонка с некоторым недоумением различила светловолосую девушку с лютней.
Терзая кифары, дубася в барабаны и завывая, они запели что-то на аллеманском языке. Половину слов она не разобрала, но насколько смогла понять, песня была про шута, который влюбился в королеву. И, сходя с ума от неразделенной любви, решил пошутить напоследок — забраться на самую высокую скалу и с разбегу сигануть вниз. Представив, на что стал похож бедняга, воительница пожала плечами: вряд ли те, кто потом отскабливал шута от камней, сочли его выходку остроумной.
Шестерку сменил длинноволосый и длинноусый парень, вроде откуда-то из Куявии, а может, из Саклавии, в расшитой рубахе до колен. Печальным скрипучим голосом затянул заунывную мелодию. Познаний в языке Орландине хватило, чтобы понять, что певец грустит о том, что любовь отвернула от него свой светлый лик и, соответственно, повернулась к нему задом.
Разочарованная девушка зашла в таверну перекусить, но едва села за столик, как…
— Цо то есть, паненка при оружии?! — с сильным акцентом изрек кто-то прямо ей в ухо.