Дыхание; он чувствовал, он видел;
Он радовался, умирая,
Что близко был отец,
Его отец, его убийца,
Которого так жадно он желал,
Так силился найти и наконец так страшно
Нашел… И он теперь (как накануне
Ему привиделось во сне)
В его объятиях лежал с любовью детской.
VI
Тем временем, не видя ничего,
В вечернем мраке оба войска
Стояли молча. Вдруг от места боевого
Дошел до них протяжный стон;
И все опять утихло;
И каждый угадал,
Что там беда великая свершилась.
Но долго заглянуть туда
Не смел никто; когда же наконец
Нашлись отважные и подойти
Дерзнули к месту роковому,
Они сперва там встретили коней,
Под деревом стоявших праздно.
Увидя, что престол Рустемов — Гром
Был пуст, они пришли в великий ужас
И опрометью в стан
Все бросились, крича: «Рустем
Убит! на Громе нет Рустема!»
Тогда нашел на войско трепет;
Как море в бурю, тяжко, глубоко
Оно заволновалось; страшный
Мятеж в нем загремел;
И шумною волною
Оно все хлынуло вперед.
Но прежде чем оно прийти успело к месту,
Достиг туда его далекий шум;
И им Рустем близ сына
От сна смертельного к смертельному
страданью
Был пробужден; и тяжко
Он застонал — но тихим словом сын
Его смирил. Последнее дыханье,
Последний свет души своей он собрал,
И на его бледнеющих устах
Чуть слышною музыкой зазвучала
Прискорбно-сладостная речь;
И тихо речь лилась,
Как теплая, слабеющая кровь,
Все медленней бежавшая из груди.
VII
«Отец, пока еще во мне
Есть жизнь, пока еще оттуда
Никто не подошел — к моим словам
Склони твой слух. О! лучшее из них,
Мое сладчайшее, мной в первый раз
Произносимое на свете слово:
Отец! произношу
В последний жизни час; им горечь смерти
Услаждена; за гордое желанье
По славе подвигов достойным
Рустемовым назваться сыном
И за надежду некогда с ним вместе
Над всею властвовать землею,
Которой сам теперь я стал подвластен,
Недорого я заплатил. О чем же,
Рустем, крушишься? О! не плачь!
Не ты, не ты меня убил;
В утробе матери на то
Я был звездами предназначен;
На то и Синд напрасно ею
Был послан, чтоб отца мне указать;
На то и ты был должен Синда ночью
Убить, чтоб уж никто не мог
Нас вовремя друг с другом познакомить.
Когда молва о гибели моей
До милой матери достигнет,
Заплачет жалобно о сыне
Без жалоб на отца она.
Ты ей пошли мои доспехи
И возврати повязку роковую,
Напрасно данную тобою ей,
А ею мне; позволь, чтоб Баруман
Назад отвел мои дружины с миром,
Они сюда пришли за мною
И без меня в сраженье не пойдут;
Не мсти Хеджиру за упорство,
С каким он, вопреки
Моим всем просьбам и угрозам,
Тебя назвать отрекся… Ах! о том
Я умолял напрасно и тебя;
Пускай вполне останутся Гудерсу
Его все восемьдесят сыновей,
Тогда как твой единственный лежать
Здесь будет мертвый; пусть владеет
Хеджир и Белым Замком;
Пускай и дева красоты,
Представшая очам моим как сон,
Гурдаферид себя отдаст Хеджиру,
Но слово данное исполнит:
Оплакать мой безвременный конец.
Мое же тело повели
Отнесть в Сабул и положить
Туда, где все положены
Мои прославленные предки;
А здесь пускай раскинут надо мною
Рустемов царственный шатер.
Так навсегда с землею я прощаюсь…
Пришел как молния; ушел как ветер…
А ты, Рустем, в последний раз теперь
На отходящее дитя свое взгляни
И прежде, чем оно утратит силу слышать,
Промолви вслух: Зораб, ты сын Рустема».
VIII
Так, умирая, говорил
Прекрасный юноша. Рустем молчал;
Напрасно силился уста
Он растворить, они загвождены
Железной судорогой были.
И молча он смотрел, как тихо гасла
Вдруг догоревшая лампада.
Так на последнюю струю
Зари вечерней смотрит путник;
Когда ж и след ее на небесах
Исчезнет, одинок в пустыне темноты
Он остается, и ему
Уж никакое на пути
Не руководствует сиянье —
Так для Рустема жизни свег
С душой Зораба гас навеки.
Тем временем и гром и шум
Дружин бегущих приближался:
Рустем в расстройстве скорби
Неистово от сына поднялся
И к войску выступил навстречу,
Окровавленный, весь в пыли,
С могильной бледностью лица,
Обезображенного горем.
Его никто в Иране столь ужасным
Не видывал… но громозвучным криком
По войску радость пробежала,
Когда пред ним Рустем, живой, явился.
Такой подъемлет крик дружина,
Увидя над собой внезапно
Свою хоругвь, спасенную из рук
Ее схватившего врага:
Она изорвана в лохмотье,
Но спасена. Так все заликовало
Рустема встретившее войско.
И, став пред ним, растерзанный печалью,
Томимый гордостью, волнуемый стыдом,
Рустем сказал: «Сюда, вожди Ирана,
Сюда, вельможи Кейкавуса!
Смотрите все, какую службу
Рустем Ирану отслужил;
Вот он лежит, вам грозный богатырь;
Моей рукой разрушен страх Ирана.
Я много боев совершил,
Я бился днем, я бился ночью,
Но никогда еще я не принес
Такой, как ныне, жертвы славе:
Смотри, Иран! Рустем своей рукою
Здесь за тебя убил родного сына».
Так говорил Рустем, и голос
Его не трепетал: и были сухи
Ею глаза; и был он страшно тих.
Тогда они увидели в крови
Простертого героя молодого;
Еще за час цветущий, как весна,
Прекрасный, как живая роза,
И полный силы, как орел,-
Теперь он перед их очами
Лежал безгласный, недвижимый,
Покрытый бледностию смерти.
Рустем взглянул ему в лицо…
«Еще он жив! — воскликнул он.-
Скорей гонца отправьте к шаху
Молить, чтоб мне прислал немедля
Три капли чудного бальзама,
Все исцеляющего раны,
Который он всегда с собой имеет…
Три капли, чтоб снасти Зораба,