В армии он всегда был одним из лучших. Подготовку к службе в частях специального назначения прошел успешнее всех в учебке. Его направили в отборную группу спецназа. Он заслужил медаль и благодарности в приказе.
Неплохое было время, но при этом и хуже времени не придумаешь — тяжелое, жестокое время лжи и утрат. А после демобилизации в полицию его взяли неохотно. Позже он понял, что его бывшее армейское начальство, желая помочь ему непременно попасть на выбранную работу, слишком активно надавило на начальство полицейское. Этого не забыли, и с той поры постоянно ставили ему палки в колеса в надежде, что он споткнется. Однако, обходя расставленные сети, он выполнял работу, которую и нынешнее его руководство скрепя сердце отмечало благодарностями в приказе. И все же карьера стояла на месте — никакого продвижения по службе явно не предвиделось. Раздраженный несправедливостью, он порой срывался и дерзил, а дерзость в конце концов неизменно оборачивалась против него самого. А потом он отметелил в камере одного дебошира. Попросту на минуту потерял голову, прости господи. Отсюда новые неприятности. Впрочем, в этом мире вообще было мало приятного, очень мало. Тяжкие испытания сыпались на него, будто он был не эдинбургским полицейским, а персонажем Ветхого Завета.
— Завтра, после вскрытия, мы, разумеется, предоставим вам новую информацию. А на сегодня, думаю, достаточно. Передаю вас в распоряжение старшего инспектора Андерсона, который поставит перед вами первоочередные задачи.
Ребус заметил, что Джек Мортон уже клюет носом в углу и, если его не растолкать, вскорости захрапит. Ребус улыбнулся, но улыбку тут же стер голос, донесшийся из противоположного конца кабинета, — голос Андерсона. Только этого Ребусу и не хватало. Андерсон был главной мишенью его дерзких замечаний. На мгновение у Ребуса возникло неприятное чувство, что здесь не обошлось без предопределения свыше. Главным назначили Андерсона. Андерсон распределял обязанности. Не иначе как пришла пора перестать молиться, мрачно подумал Ребус. Возможно, если он перестанет молиться, Бог поймет намек и не будет больше так по-скотски относиться к одному из последних искренне верующих на этой безбожной планете.
— Геммиллу и Хартли поручается поквартирный опрос.
Ну что ж, слава богу, это задание ему не досталось. Хуже поквартирного опроса была только одна работенка…
— А предварительная проверка оперативных досье — сержантам сыскной полиции Мортону и Ребусу.
…именно эта.
Ну, спасибо, Господи, большое спасибо! Именно так я и хотел скоротать вечерок: за чтением историй болезни всех треклятых извращенцев и насильников на востоке Центральной Шотландии. Наверно, Ты и вправду ненавидишь меня всеми печенками. Что я Тебе, Иов, что ли? За кого Ты меня принимаешь?
Но не слышно было гласа с небес, да и вообще никакого гласа, разве что голос дьявольски злобного, хитрющего Андерсона, чьи пальцы медленно перелистывали страницы списка, чьи влажные и пухлые губы беззвучно шевелились, чья жена — известная прелюбодейка, а сын — подумать только! — странствующий поэт. Призвав целую кучу проклятий на голову этого педантичного, худого как щепка старшего офицера, Ребус пнул Джека Мортона по ноге, и тот, отфыркиваясь и добродушно посмеиваясь, пришел в себя. Неудачная ночка.
4
— Неудачная ночка, — сказал Джек Мортон. Он с наслаждением затянулся своей короткой сигаретой с фильтром, громко закашлялся, вынул из кармана платок и сплюнул в него. Потом изучил содержимое платка.
— Ага, вот и новые роковые улики, — сообщил он. Но вид у него при этом был довольно озабоченный.
Ребус улыбнулся:
— Пора бросать курить, Джек.
Они вдвоем сидели за столом, на котором громоздились около ста пятидесяти досье на известных типов, совершивших преступления на сексуальней почве в Центральной Шотландии. Расторопная молодая секретарша, явно получавшая удовольствие от сверхурочной работы, то и дело приносила в кабинет новые папки, и каждый раз, как она входила, Ребус взирал на нее с наигранным возмущением.
Он надеялся ее отпугнуть, и, войди она еще раз, возмущение вполне могло стать непритворным.
— Нет, Джон, все дело в этой гадости с фильтром. Никак не могу привыкнуть к такому куреву, никак. Плевать я хотел на этих проклятых врачей!
С этими словами Мортон вынул сигарету изо рта, оторвал фильтр и вновь сжал сигарету, уже смехотворно короткую, тонкими бескровными губами.
— Так-то лучше. Больше похоже на курево.
Ребуса всегда удивляли две вещи. Во-первых,
то, что он симпатизировал — и при этом взаимно — Джеку Мортону. Во-вторых, то, что Мортон умудрялся курить, делая очень глубокие затяжки и выпуская при этом очень мало дыма. Куда девался весь дым? Этого Ребус понять не мог.
— Я смотрю, Джон, ты сегодня не куришь.
— Ограничиваю себя десятью в день, Джек.
Мортон покачал головой:
— Десять, двадцать, тридцать в день. Поверь, Джон, в конце концов это не имеет значения. Суть дела сводится вот к чему: либо ты бросаешь, либо нет, а если не можешь бросить, то и кури себе спокойненько сколько влезет. Это доказано. Я об этом в одном журнале прочел.
— Да, но все мы знаем, что за журналы ты читаешь, Джек.