Люк держал себя в форме столь долго, сколько мог. А не мог он уже давно. Мышцы покинули крепкий скелет, сделав его болезненно угловатым и неуклюже костлявым.
А не мог он уже давно. Мышцы покинули крепкий скелет, сделав его болезненно угловатым и неуклюже костлявым. Одно из лекарств, что он вынужден был принимать, сделало Люка ужасно чувствительным к солнечному свету, и загар сменила сероватая белизна цвета сырой креветки. Все тело казалось зазубренным, мертвенно?бледным и одутловатым.
Последние дни все силы уходили на то, чтобы дойти до машины, припаркованной у мотеля, завести мотор со второй?третьей попытки и проехать тридцать миль до заболоченного рукава реки. Все же во имя радиопередач он мог преодолеть физическое истощение, а самое главное, знал Люк, — они помогали ему не сойти с ума.
Лаш Рембо сошел с ума уже давно. Интересно, все ли в порядке с головой у Люка Рэнсома? Он считает, что плохое влияние неимоверно сильней, чем хорошее: у Трана должны остаться радостные воспоминания о нем, однако их наверняка заглушит ужас случившегося после.
Поэтому Люк всегда знал, что безумное в его разуме рано или поздно возьмет верх. Именно оно хотело, чтоб Тран пустил в свою вену его зараженную кровь. Оно хотело, чтобы Тран умер, даже не с ним, а вместо него.
А что теперь у него есть, чтоб оставаться в своем уме? Поездка в клинику раз в месяц, ингаляция пентамидина и белковые липиды, длинная ночь с потоком бессмысленных фраз, которые громоздились в его воспоминаниях, грязная больничная палата на Эрлайн?хайвей, набитая проститутками и наркоманами?
Наркоманам тоже не легче. Всегда знать, что кто?то храпит или колется в некоем мотеле или даже в соседнем; всегда знать, что он может наложить на любого из них руки, если захочет. А хотел Люк беспрестанно. Ежеминутно представлял, как это снимет его тошноту, уничтожит разъедающую усталость, сотрет отпечаток Трана с его тела.
Однако он думал, что вместе с этим придет полное равнодушие к миру, не будет смысла цепляться за жизнь. А Люк еще не был готов позволить миру насладиться его смертью.
Он попробовал героин десять лет назад, еще в Сан?Франциско, когда был в возрасте Трана: нюхнул на какой?то вечеринке, почувствовал приход и последовавшее расслабление, самое долгое спокойствие, какое знал его разум. Он вернулся еще за одной дозой и в итоге стал колоться, а не нюхать. Так приход был чище, расслабление — дольше и сладостней. Оказалось, что у него героиновый метаболизм. У обычного человека пагубная зависимость высасывает жизненные силы, они словно просачиваются по капле сквозь иглу. Регулярное потребление наркотика в конце концов убивает людей. Однако есть организмы, которые, наоборот, становятся крепче.
Люк на некоторое время соскочил с героина, два года назад, когда начал встречаться с Траном. Ему не нужен был метадоновый самообман, проще сразу холодный пот, ползучий зуд, тошнота, которая вскипала в кишках подобно красным червям. Можно принимать одно вещество, чтобы снять зависимость от другого, говорил он себе, сжимая бутылку «Джек Дэниеле» после ломки, но это будет нечто совсем иное. Оно отвлечет сознание от желания, которое все еще течет по твоим венам. Метадон — резиновая кукла, виски — новый любовник.
К чему же прибегнуть теперь для излечения от пристрастия? Тран был в его венах — как память об игле, в тканях — как призрак наркоболезни. Ничто не сравнимо с глубокой, гнетущей болью, которую чувствовал Люк, вспоминая себя в постели с Траном, как они занимались сексом, разговаривали или просто смотрели друг другу в лицо с одержимостью самых ярых любовников. Глаза Трана трудно описать. В полуденных лучах они обретали золотистый отлив, живучую черноту зрачков. Какой же нежной была кожа, когда Люк касался губами безупречного изгиба внутренних уголков глаз. О да, он знает, как терзать себя воспоминаниями.
Люк выключил воду, вытер костлявое тело изношенным полотенцем, с трудом вылез из ванны и погрузился в уродливое виниловое кресло. Ногу царапала старая дырка — след сигареты. Бывали дни, когда ему приходилось отдыхать после любого действия: принятия душа, прогулки в полмили вниз по шоссе в «Макдоналдс» или «Попайс», даже чтения газеты.
Очевидно, выдался именно такой день.
Поскольку Люк привык наслаждаться прошлым, то решил и сейчас отдаться ретроспекции. Последнее время он занимался этим все чаще, оживляя в памяти яркие моменты. Чаще всего они были связаны с Траном, и поскольку о хорошем думать слишком больно, он обычно выбирал нечто плохое.
Люк лег на спинку кресла и закрыл глаза. Декабрь, два года назад. Несколько дней до Рождества — праздника, который всегда наводил на него невыносимую тоску. Тран улизнул с домашнего празднества, и они свернулись, словно ложки, на матрасе на чердаке. Люк лежал лицом на плече Трана, сонно водя носом по тонким черным волосам на затылке, которые пахли сладким гелем и потом от секса. Трану тогда было девятнадцать, и волосы у него были намного короче, крошечная шерстка. Благодаря этому стилю лицо выглядело несравненно экзотично, словно у дикаря вне цивилизации. В мочках три серебряных колечка: два в левой, одно в правой — каждое приводило родителей в судорожный ужас. Вдруг Тран произнес: