И в Тране не было стремления к насилию, оно лишь привлекало его в других. Одна из причин, почему он любил Люка.
Но сама мысль, что он надругается над братьями… что его склонности — результат ужасной ошибки родителей… была просто невыносима. Разговор окончен, понял Тран, и последнюю точку поставит он сам.
— Ладно. Уходи из моей комнаты. Иди на работу. Скажи маме, чтоб дала мне два часа после того, как отведет близнецов в школу, — пусть пройдется по магазинам или что еще. К ее возвращению меня не будет.
— Винх…
— Возьму машину. Она куплена на мое имя. Больше ничего из дома не возьму, только свои вещи из комнаты.
— Куда ты пойдешь? — спросил Ван, явно не ожидая ответа.
— Во Французский квартал. Куда же еще?
Это было все равно что сказать «в Анголу» или «в нижние круги ада». Ван безнадежно покачал головой:
— Просто ужасно, что ты проводишь там столько времени. Как там можно жить? Мы больше о тебе не услышим.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Там опасно.
— В восточном Новом Орлеане опасно: людей убивают круглые сутки. Квартал — спокойное место.
Все относительно. В Квартале тоже бывают грабежи и убийства, но все это приключается с туристами, которые умудряются поздней ночью забрести на пустынные участки: Рампарт, Бэррэкс, жуткая узкая улочка около канала, над которой возвышается выжженный фасад старого здания Д.Х. Холмса. Если знаешь, где находишься и что за люди вокруг тебя, с тобой все будет хорошо.
— Мы думали показать тебя доктору.
Тран закрыл глаза. За веками медленно накатывала горячая волна.
— Я не пойду ни к какому, на хрен, доктору! — сказал он. — Со мной все в порядке.
— Ты сам не понимаешь, что болен. Болен головой. Такой умный, столь многообещающий… и все же ты все делаешь неправильно.
Тран отвернулся от отца и начал снимать с полки книги, складывая их в стопки на пол.
— Мы хотим помочь тебе.
То же самое мне однажды сказал Люк, подумал Тран, а сам имел в виду, что я должен умереть вместе с ним.
— Ты проходил тест на СПИД?
Спроси меня что угодно. Спроси, как я проблевался чуть не до желудочного сока, когда первый раз разрешил ему вставить мне. Спроси, как он вошел мне в рот и я чувствовал вкус смерти, расплескавшийся на языке, текущий вниз по гортани, проникающий во все ткани. Спроси меня про телефонные звонки, которые длились до рассвета, а клейкая от слез и пота трубка липла к уху. Спроси все, что хочешь. Пожалуйста, пап, спроси что угодно, кроме этого.
— Да, — сказал Тран, создавая видимость спокойствия. — Я проходил тест.
Результат отрицательный.
Он не врал; один негативный показатель он получил. Однако это было только три недели спустя после последнего контакта с Люком. Ему велели прийти через полгода, а потом еще через полгода и еще…
Тран видел распростертую перед собой жизнь, которая поделена на шестимесячные промежутки, равные временные отрезки. В каждом из них — по стеклянной бутылочке с красной крышкой. А сверху маленькая бирка с аккуратно выведенными инициалами. И они на три четверти наполнены темной кровью. Тран разбил бы их вдребезги, опустошил все в слепом поиске отравленного пузырька. А когда нашел бы нужный, внутри была бы лишь его смерть.
И что же мне делать с оставшейся жизнью? Жить на шее у родителей, писать дневники, ходить на танцы, ловить кайф, ложиться под кого попало? Звучит неплохо. А что, если мне осталось, скажем, пять лет?
Нет, Трану недостаточно того, что он познал до сегодняшнего момента. Неприятная сцена с отцом только укрепила его решимость. Он сделает следующий шаг в своей авантюре, шаг, который сохранит его живым. Как же можно умирать в самой середине великого действа?
Интересно, приходили те же самые мысли в голову Люку? Но ему все равно, абсолютно все равно, о чем думал Люк.
— Результат отрицательный, — повторил он. — Я не болен СПИДом, и я ничем не занимался с близнецами. Теперь убирайся.
— Винх, если ты…
— Папа. — Тран подошел к отцу, забрал у него из рук письма. — Ты меня не знаешь. Вот кто я на самом деле. Здесь. В этих письмах. — Он махнул листками перед лицом Вана. — Теперь оставь меня в покое.
Отец задержал на нем взгляд. В темных глазах скользило сожаление вместе с безмятежностью, словно он смотрел на труп сына уже в гробу. Тран словно видел в них свое отражение: изнуренный, бледный, в коробке из красного дерева, поставленной на козлы в католической церкви, кругом белые цветы и скорбящие родственники. Если он умрет через пять лет, если умрет завтра, то так оно и будет.
На несколько мгновений Трану показалось, что он проваливается в отцовские глаза, в то будущее. Затем Ван повернулся и вышел из комнаты, и Тран остался один.
Он все еще сжимал в руке смятые письма. Посмотрел на них, затем положил на этажерку поверх стопки книг. Долгое время у Трана мурашки по коже бегали от одного вида почерка Люка. В малиновых каракулях, как и в его голосе, раздававшемся в три часа утра из телефонной трубки, прослеживалось большое количество виски и жалости к самому себе. Зигги Стардаст после того, как порвалась веревка, он трет изрезанное стеклом лицо и клянется, что видел звезды. Задирать смерть, ходить за ней, соблазнять ее на каждом углу, но никогда не доходить до конца, если есть выбор.