— Но зачем ты ешь их плоть? — спросил Эндрю. — Какое в этом удовольствие?
— Ты никогда ее не пробовал?
— Только кровь пил. Мне больше нравится ее вид, чем вкус.
— Кровь… — Джей пожал плечами. — Кровь для человека как бензин для машины. Она не плоха, но сделаны люди не из нее.
— Ты хочешь, чтобы они стали частью тебя? Так?
— Вроде того, — признал Джей. — Потребовалось много времени на осознание, что они во мне. Я ел мясо жертв, и оно становилось моим мясом, но потом я снова был одинок. Однако настал момент, и я начал ощущать их в себе.
Эндрю кивнул. Он, кажется, все понял, однако лицо осталось задумчивым. Наконец он произнес:
— А другой причины нет?
— У человеческой плоти прекрасный вкус, — сказал Джей.
В последовавшие размеренные дни они не раз возвращались к этой теме. Эндрю часами бродил по дому, завороженный роскошью, которую Джей принимал как нечто само собой разумеющееся. Джей настигал его в библиотеке, показывая рисунки и фотографии в поллиста, выразительно зачитывая выдержки из романов, или в гостиной, ставя бесконечный подбор музыкальных дисков, или в спальне, развалившись на шелковых простынях и мягких подушках. Эндрю обладал тонким вкусом и тягой к искусству, но его лишили всего этого, и Джей испытал огромное удовольствие, даруя ему прекрасное.
Вечерами они выходили в город обедать. Джей заново открывал для себя лучшие рестораны, пробовал замысловатые блюда, о которых и не мечтал. Не пойдешь же в «Бруссар» или в «Нолу» с потрепанным уличным мальчишкой, которого собираешься убить, чтобы он там сутулился в пиджаке с чужого плеча и ковырялся в еде: из чего эта жратва? Эндрю знает, что ест, он смакует каждый кусочек. Однако иногда он ловил взгляд Джея, отрываясь от тарелки, улыбался своей мрачной улыбкой и снова спрашивал, какова на вкус юношеская плоть.
Рис с луком, чесноком, помидорами и сельдереем был восхитителен. Джей добавил нарезанную колбасу, перемешанную с креветками в панцирях, добавил соус и оставил на медленном огне, пока загружал посудомоечную машину. Когда креветки прожарились, он зачерпнул вилкой дымящийся рис.
Идеален: острый, душистый, благоухающий морскими продуктами и копченой свининой. Но ему показалось, что можно было использовать чуть больше плоти. Чуть больше мяса.
Джей открыл холодильник и достал тарелку, покрытую полиэтиленовой пленкой. Ее словно кто?то пытался развернуть, но потом поспешно поставил обратно. Стоял ли над ней Эндрю, полный любопытства, но не в силах попробовать?
Джей начал разделывать мясо пальцами. Засомневался, вдохнул плотный аромат с душком, положил кусочек в рот. Мясо было довольно свежим, но недостаточно, чтобы скормить его Эндрю.
Пришлось подать джамбалайю в том виде, в каком она была. Эндрю принялся есть со свойственными ему изысканными манерами и ненасытным аппетитом. Джей ел не спеша, отвлекаясь на его описания тайных комнат и темных улочек Сохо. Когда Эндрю замолк, чтоб глотнуть холодного пива, Джей спросил:
— Почему бы тебе не пойти и не попробовать?
— Попробовать что?
— Я знаю, насколько это любопытно для тебя. Я видел, как ты облизывал губы, когда я привел тебя в свой рабский барак. Тогда ты глотал человеческие молекулы. Почему бы не съесть кусок целиком?
— Действительно, почему бы нет? — Эндрю вылил все пиво в стакан, поставил бутылку обратно в кольцо из сконденсировавшихся капелек. — Я думаю об этом каждый день с нашей встречи. У меня и раньше возникали такие мысли. В Лондоне я разрезал тела, чтоб избавиться от них, и всегда наталкивался на это финальное табу. Я говорил себе: «Эндрю Комптон, ты сосал их холодные рты и члены, ты слизывал с рук их кровь, стоя у переполненного ведра, ты кипятил их головы, чтобы плоть отошла от черепа, а потом готовил в той же кастрюле карри. Почему бы не поджарить пару нежных кусочков и посмотреть, на что они похожи на вкус? Скажем, с яичницей?»
— И что тебя остановило?
— Наверное, я испугался. Одно дело держать их у себя в постели пару ночей, но меня повергала в трепет мысль, что я проснусь в темноте и почувствую, будто они остались со мной, в моих клетках. Разве у тебя нет такого страха?
Джей улыбнулся.
— До встречи с тобой это было моим единственным утешением.
После изысканного обеда мы отправились гулять по улочкам жилой части Французского квартала, избегая скопления людей, наслаждаясь покоем и тишиной. По сравнению с золотистым сиянием уютной столовой Джея темные улицы казались восторженно зловещими. Прохладный бриз трепал зеленые сады, где?то вдалеке звучал одинокий саксофон. Впервые с тех пор, как покинул Англию, я вспомнил, что уже ноябрь.
Мы зашли в «Руку славы» за ностальгическим стаканчиком спиртного на ночь. Заведение было почему?то набито молодыми готами, сверкающими своими монохромными регалиями, начесанными волосами, оборванными кружевами, ажурными чулками и потертым вельветом, приятным глазу, но дикого цвета. Я вспомнил гота, которого как?то привел домой. Он с радостью обнажил мне свое белое горло, словно встретил долгожданного любовника.
Когда я рассказал о нем Джею, тот озадаченно нахмурился.
— Разве тебе не хотелось по капле вытянуть из него жизнь? Ведь интересно посмотреть, доставит ли ему удовольствие боль.