Тебе ведь теперь все равно, Лу, правда? Я
выхожу замуж за Дэна — за Дэна! Он теперь мой, Дэн! Что ты, Лу? Лу!..
Из-за угла сквера показался один из тех молодых подтянутых блюстителей
порядка нового набора, которые делают полицию более сносной — по крайней
мере на вид. Он увидел, что у железной решетки сквера горько рыдает женщина
в дорогих мехах, с брильянтовыми кольцами на пальцах, а худенькая, просто
одетая девушка обнимает ее, пытаясь утешить. Но, будучи гибсоновским (4)
фараоном нового толка, он прошел мимо, притворяясь, что ничего не замечает.
У него хватило ума понять, что полиция здесь бессильна помочь, даже если он
будет стучать по решетке сквера до тех пор, пока стук его дубинки не
донесется до самых отдаленных звезд.
————————————————————
1) — Намек на детскую английскую песенку про Мэри и ее верную овечку.
2) — Положение обязывает (франц.).
3) — Немврод — в библейской легенде — искусный охотник.
4) — Гибсон (1850-1896) — американский писатель и художник-иллюстратор.
Маятник
Перевод М. Лорие
— Восемьдесят первая улица… Кому выходить? — прокричал пастух в синем
мундире.
Стадо баранов-обывателей выбралось из вагона, другое стадо взобралось
на его место. Динг-динг! Телячьи вагоны Манхэттенской надземной дороги с
грохотом двинулись дальше, а Джон Перкинс спустился по лестнице на улицу
вместе со всем выпущенным на волю стадом.
Джон медленно шел к своей квартире. Медленно, потому что в лексиконе
его повседневной жизни не было слов «а вдруг?» Никакие сюрпризы не ожидают
человека, который два года как женат и живет в дешевой квартире. По дороге
Джон Перкинс с мрачным, унылым цинизмом рисовал себе неизбежный конец
скучного дня.
Кэти встретит его у дверей поцелуем, пахнущим кольдкремом и тянучками.
Он снимет пальто, сядет на жесткую, как асфальт, кушетку и прочтет в
вечерней газете о русских и японцах, убитых смертоносным линотипом. На обед
будет тушеное мясо, салат, приправленный сапожным лаком, от которого
(гарантия!) кожа не трескается и не портится, пареный ревень и клубничное
желе, покрасневшее, когда к нему прилепили этикетку: «Химически чистое».
После обеда Кэти покажет ему новый квадратик на своем лоскутном одеяле,
который разносчик льда отрезал для нее от своего галстука. В половине
восьмого они расстелят на диване и креслах газеты, чтобы достойно встретить
куски штукатурки, которые посыпятся с потолка, когда толстяк из квартиры над
ними начнет заниматься гимнастикой. Ровно в восемь Хайки и Мунимюзик-холлная
парочка (без ангажемента) в квартире напротив — поддадутся нежному влиянию
Delirium Тгеmens (1) и начнут опрокидывать стулья, в уверенности, что
антрепренер Гаммерштейн гонится за ними с контрактом на пятьсот долларов в
неделю.
Потом жилец из дома по ту сторону двора-колодца усядется у окна со
своей флейтой; газ начнет весело утекать в неизвестном направлении; кухонный
лифт сойдет с рельсов; швейцар еще раз оттеснит за реку Ялу (2) пятерых
детей миссис Зеновицкой; дама в бледно-зеленых туфлях спустится вниз в
сопровождении шотландского терьера и укрепит над своим звонком и почтовым
ящиком карточку с фамилией, которую она носит по четвергам, — и вечерний
порядок доходного дома Фрогмора вступит в свои права.
Джон Перкинс знал, что все будет именно так. И еще он знал, что в
четверть девятого он соберется с духом и потянется за шляпой, а жена его
произнесет раздраженным тоном следующие слова:
— Куда это вы, Джон Перкинс, хотела бы я знать?
— Думаю заглянуть к Мак-Клоски, — ответит он, — сыграть партию другую с
приятелями.
За последнее время это вошло у него в привычку. В десять или в
одиннадцать он возвращался домой. Иногда Кэти уже спала, иногда поджидала
его, готовая растопить в тигеле своего гнева еще немного позолоты со
стальных цепей брака. За эти дела Купидону придется ответить, когда он
предстанет перед страшным судом со своими жертвами из доходного дома
Фрогмора.
В этот вечер Джон Перкинс, войдя к себе, обнаружил поразительное
нарушение повседневной рутины. Кэти не встретила его в прихожей своим
сердечным аптечным поцелуем. В квартире царил зловещий беспорядок. Вещи Кэти
были раскиданы повсюду. Туфли валялись посреди комнаты, щипцы для завивки,
банты, халат, коробка с пудрой были брошены как попало на комоде и на
стульях. Это было совсем не свойственно Кэти. У Джона упало сердце, когда он
увидел гребенку с кудрявым облачком ее каштановых волос в зубьях. Кэти,
очевидно, спешила и страшно волновалась, — обычно она старательно прятала
эти волосы в голубую вазочку на камине, чтобы когда-нибудь создать из них
мечту каждой женщины — накладку.
На видном месте, привязанная веревочкой к газовому рожку, висела
сложенная бумажка. Джон схватил ее. Это была записка от Кэти:
«Дорогой Джон, только что получила телеграмму, что мама очень больна.
Еду поездом четыре тридцать. Мой брат Сэм встретит меня на станции. В
леднике есть холодная баранина. Надеюсь, что это у нее не ангина. Заплати
молочнику 50 центов. Прошлой весной у нее тоже был тяжелый приступ. Не
забудь написать в Газовую компанию про счетчик, твои хорошие носки в верхнем
ящике. Завтра напишу. Тороплюсь.
Кэти».