————————————————————
1) — Белая горячка (лат)
2) — На реке Ялу происходили бои во время русско-японской войны.
Во имя традиции
Перевод В. Жак
Есть в году один день, который принадлежит нам. День, когда все мы,
американцы, не выросшие на улице, возвращаемся в свой отчий дом, лакомимся
содовым печеньем и дивимся тому, что старый колодец гораздо ближе к крыльцу,
чем нам казалось.
Да будет благословен этот день! Нас оповещает о нем
президент Рузвельт (1). Что-то говорится в эти дни о пуританах, только никто
уже не может вспомнить, кто они были. Во всяком случае мы бы, конечно,
намяли им бока, если б они снова попробовали высадиться здесь. Плимут Рокс?
(2) Вот это уже более знакомо. Многим из нас пришлось перейти на курятину, с
тех пор как индейками занялся могущественный Трест. Не иначе, кто-то в
Вашингтоне заранее сообщает им о дне праздника.
Великий город, расположенный на восток от поросших клюквой болот,
возвел День Благодарения в национальную традицию. Последний четверг ноября —
это единственный день в году, когда он признает существование остальной
Америки, с которой его соединяют паромы. Это единственный чисто американский
день. Да, единственный чисто американский праздник.
А теперь приступим к рассказу, из которого будет видно, что и у нас, по
эту сторону океана, существуют традиции, складывающиеся гораздо быстрее, чем
в Англии, благодаря нашему упорству и предприимчивости.
Стаффи Пит уселся на третьей скамейке направо, если войти в Юнион-сквер
с восточной стороны, у дорожки напротив фонтана. Вот уже девять лет, как в
День Благодарения он приходил сюда ровно в час дня и садился на эту
скамейку, и всегда после этого с ним происходило нечто — нечто в духе
Диккенса, от чего жилет его высоко вздымался у него над сердцем, да и не
только над сердцем.
Но в этот год появление Стаффи Пита на обычном месте объяснялось скорее
привычкой, чем чувством голода, приступы которого, по мнению филантропов,
мучают бедняков именно с такими длительными интервалами.
Пит безусловно не был голоден. Он пришел с такого пиршества, что едва
мог дышать и двигаться. Глаза его, напоминавшие две ягоды бесцветного
крыжовника, казались воткнутыми во вздутую, лоснящуюся маску. Дыханье с
присвистом вырывалось из его груди, сенаторские складки жира на шее портили
строгую линию поднятого воротника. Пуговицы, неделю тому назад пришитые к
его одежде сострадательными пальчиками солдат Армии спасения, отскакивали,
как зерна жареной кукурузы, и падали на землю у его ног. Он был в лохмотьях,
рубашка его была разорвана на груди, и все же ноябрьский ветер с колючим
снегом нес ему только желанную прохладу. Стаффи Пит был перегружен калориями
— последствие экстраплотного обеда, начатого с устриц, законченного сливовым
пудингом и включавшего, как показалось Стаффи, все существующее на свете
количество индеек, печеной картошки, салата из цыплят, слоеных пирогов и
мороженого.
И вот он сидел, отупевший от еды, и смотрел на мир с презрением,
свойственным только что пообедавшему человеку.
Обед этот выпал на его долю случайно: Стаффи проходил мимо кирпичного
особняка на Вашингтон-сквере в начале Пятой авеню, в котором жили две
знатные, старые леди, питавшие глубокое уважение к традициям. Они полностью
игнорировали существование Нью-Йорка и считали, что День Благодарения
объявляется только для их квартала.
Они полностью
игнорировали существование Нью-Йорка и считали, что День Благодарения
объявляется только для их квартала. Среди почитаемых ими традиций была и
такая — ровно в полдень в День Благодарения они высылали слугу к черному
ходу с приказанием зазвать первого голодного путника и накормить его на
славу. Вот так и случилось, что, когда Стаффи Пит, направляясь в
Юнион-сквер, проходил мимо, дозорные старых леди схватили его и с честью
выполнили обычай замка.
После того как Стаффи десять минут смотрел прямо перед собой, он
почувствовал желание несколько расширить свой кругозор. Медленно и с усилием
он повернул голову налево. И вдруг глаза его полезли на лоб от ужаса,
дыханье приостановилось, а грубо обутые ступни коротких ног нервно заерзали
по гравию.
Пересекая Четвертую авеню и направляясь прямо к скамейке, на которой
сидел Стаффи, шел Старый Джентльмен.
Ежегодно в течение девяти лет в День Благодарения Старый Джентльмен
приходил сюда и находил Стаффи Пита на этой скамейке. Старый Джентльмен
пытался превратить это в традицию. Каждый раз, найдя здесь Стаффи, он вел
его в ресторан и угощал сытным обедом. В Англии такого рода вещи происходят
сами собой, но Америка — молодая страна, и девять лет — не такой уж
маленький срок. Старый Джентльмен был убежденным патриотом и смотрел на себя
как на пионера американских традиций. Чтобы на вас обратили внимание, надо
долгое время делать одно и то же, никогда не сдаваясь, с регулярностью,
скажем, еженедельного сбора десятицентовых взносов в промышленном
страховании или ежедневного подметания улиц.
Прямой и величественный, Старый Джентльмен приближался к фундаменту
создаваемой им Традиции. Правда, ежегодное кормление Стаффи Пита не имело
общенационального значения, как, например, Великая Хартия или джем к
завтраку в Англии. Но это уже был шаг вперед. В этом чувствовалось даже
что-то феодальное. Во всяком случае это доказывало, что и в Нью…, гм… в
Америке могли создаваться традиции.
Старый Джентльмен был высок и худ, и ему было шестьдесят лет. Одет он
был во все черное и носил старомодные очки, которые не держатся на носу.
Волосы его по сравнению с прошлым годом еще больше поседели, и казалось, что
он еще тяжелее опирается на свою толстую сучковатую трость с изогнутой
ручкой.
Завидя своего благодетеля, Стаффи начал дрожать и скулить, как
ожиревшая болонка при приближении уличного пса. Он бы с радостью спасся
бегством, но даже сам Сантос-Дюмон (3) не сумел бы поднять его со скамейки.
Мирмидоны двух старых леди добросовестно сделали свое дело.
— С добрым утром, — сказал Старый Джентльмен. — Я рад видеть, что
превратности минувшего года пощадили вас и что вы по-прежнему бродите в
полном здравии по прекрасному белому свету.