— Не может Малыш
Меллали бросить такую девушку, как вы. Еще сельтерской?
— Да, уже два года, — повторила Лиззи, понемногу смягчаясь под
магическим действием алкоголя. — Я всегда играла по вечерам на улице, потому
что дома делать было нечего. Сначала я только сидела на крыльце и все
смотрела на огни и на прохожих. А потом как-то вечером прошел мимо Малыш и
взглянул на меня, и я сразу в него втюрилась. Когда он в первый раз напоил
меня, я потом дома проплакала всю ночь и получила трепку за то, что не
давала другим спать. А теперь… Скажите, Томми, вы когда-нибудь видели эту
Энни Карлсон? Только и есть красоты, что перекись. Да, я ищу его. Вы скажите
Малышу, если он зайдет. Что сделаю? Сердце вырежу у него из груди. Так и
знайте. Еще виски, Томми.
Нетвердой походкой, но настороженно блестя глазами, Лиззи шла по улице.
На пороге кирпичного дома дешевых квартир сидела кудрявая девочка и
задумчиво рассматривала спутанный моток веревки. Лиззи плюхнулась на порог
рядом с ребенком. Кривая, неверная улыбка бродила по ее разгоряченному лицу,
но глаза вдруг стали ясными и бесхитростными.
— Давай я тебе покажу, как играть в веревочку, — сказала она, пряча
пыльные туфли под зеленой шелковой юбкой.
Пока они сидели там, в Клубе Полуночников зажглись огни для бала. Такой
бал устраивался раз в два месяца, и члены клуба очень дорожили этим днем и
старались, чтобы все было обставлено парадна и с шиком.
В девять часов в зале появился председатель. Малыш Меллали, под руку с
дамой. Волосы у нее были золотые, как у Лорелеи. Она говорила с ирландским
акцентом, но никто не принял бы ее «да» за отказ. Она путалась в своей
длинной юбке, краснела и улыбалась-улыбалась, глядя в глаза Малышу Меллали.
И когда они остановились посреди комнаты, на навощенном полу произошло
то, для предотвращения чего много ламп горит по ночам во многих кабинетах и
библиотеках.
Из круга зрителей выбежала Судьба в зеленой шелковой юбке, принявшая
псевдоним «Лиззи». Глаза у нее были жесткие и чернее агата. Она не кричала,
не колебалась. Совсем не по-женски она бросила одно-единственное
ругательство — любимое ругательство Малыша — таким же, как у него, грубым
голосом. А потом, к великому ужасу и смятению Клуба Полуночников, она
исполнила хвастливое обещание, которое дала Томми, исполнила, насколько
хватило длины ее ножа и силы ее руки.
Затем в ней проснулся инстинкт самосохранения или инстинкт
самоуничтожения, который общество привило к дереву природы?
Лиззи выбежала на улицу и помчалась по ней стрелою, как в сумерки
вальдшнеп летит через молодой лесок.
И тут началось нечто — величайший позор большого города, его застарелая
язва, его скверна и унижение, его темное пятно, его навечное бесчестье и
преступление, поощряемое, ненаказуемое, унаследованное от времен самого
глубокого варварства, — началась травля человека.
Только в больших городах и
сохранился еще этот страшный обычай, в больших городах, где в травле
участвует то, что зовется утонченностью, гражданственностью и высокой
культурой.
Они гнались за ней — вопящая толпа отцов, матерей, любовников и
девушек, — они выли, визжали, свистели, звали на подмогу, требовали крови.
Хорошо зная дорогу, с одной мыслью — скорее бы конец — Лиззи мчалась по
знакомым улицам, пока не почувствовала под ногами подгнившие доски старой
пристани. Еще несколько шагов — и добрая мать Восточная река приняла Лиззи в
свои объятия, тинистые, но надежные, и в пять минут разрешила задачу, над
которой бьются в тысячах пасторатов и колледжей, где горят по ночам огни.
Забавные иногда снятся сны. Поэты называют их видениями, но видение —
это только сон белыми стихами. Мне приснился конец этой истории.
Мне приснилось, что я на том свете. Не знаю, как я туда попал.
Вероятно, ехал поездом надземной железной дороги по Девятой авеню, или
принял патентованное лекарство, или пытался потянуть за нос Джима Джеффриса
(1), или предпринял еще какой-нибудь неосмотрительный шаг. Как бы то ни
было, я очутился там, среди большой толпы, у входа в зал суда, где шло
заседание. И время от времени красивый, величественный ангел — судебный
пристав — появлялся в дверях и вызывал:
«Следующее дело!»
Пока я перебирал в уме свои земные прегрешения и раздумывал, не
попытаться ли мне доказать свое алиби, сославшись на то, что я жил в штате
Нью-Джерси, — судебный пристав в ангельском чине приоткрыл дверь и
возгласил:
— Дело э 99852743.
Из толпы бодро вышел сыщик в штатском — их там была целая куча, одетых
в черное, совсем как пасторы, и они расталкивали нас точь-в-точь так же,
как, бывало, полисмены на грешной земле, — и за руку он тащил… кого бы вы
думали? Лиззи!
Судебный пристав увел ее в зал и затворил дверь. Я подошел к крылатому
агенту и спросил его, что это за дело
— Очень прискорбный случай, — ответил он, соединив вместе кончики
пальцев с наманикюренными ногтями. — Совершенно неисправимая девица. Я
специальный агент по земным делам, преподобный Джонс. Девушка убила своего
жениха и лишила себя жизни. Оправданий у нее никаких. В докладе, который я
представил суду, факты изложены во всех подробностях, и все они подкреплены
надежными свидетелями. Возмездие за грех — смерть. Хвала создателю!
Из дверей зала вышел судебный пристав.
— Бедная девушка, — сказал специальный агент по земным делам,
преподобный Джонс, смахивая слезу. — Это один из самых прискорбных случаев,
какие мне попадались. Разумеется, она…
— …Оправдана, — сказал судебный пристав. — Ну-ка, подойди сюда,
Джонси.