— Стоит, сэр. Думаю, сэр Уоткин был слишком поглощен другими делами и забыл сообщить полицейскому, что необходимость нести караул отпала.
Я с наслаждением вздохнул полной грудью. Вот последний штрих, который завершил нынешний день. Я думал, что полицейский Оутс мокнет сейчас под дождем, как солдаты-мидяне, вместо того чтобы нежиться в постели, прижав подошвы к грелке, и чувствовал, что меня переполняет странное, размягчающее душу блаженство.
— Потрясающий был день, Дживс, но вот он и кончился. Что там говорится про жаворонков?
— Прошу прощения, сэр?
— И, кажется, про улиток.
— А, вот вы о чем, сэр. «Время года — весна; и прозрачное ясное утро; и трава на холмах усыпана жемчугом рос…»
— А как же жаворонки, Дживс? И улитки? Я отлично помню, там есть и про жаворонков, и про улиток.
— Сейчас дойдем до жаворонков и улиток, сэр. «Жаворонок завел свою песню так весело и безыскусно; и улитка ползет по листу, оставляя свой легкий узор…»
— Ну вот, я же говорил. А последняя строчка?
— «Улыбается Бог в небесах — в этом мире все так хорошо?»
— Именно так, если вкратце. Я бы и сам не сказал лучше. И все-таки, Дживс, точка еще не поставлена. Пожалуйста, расскажите мне про эту чертовщину с Юлейлией.
— Боюсь, сэр…
— Я сохраню все в величайшей тайне. Вы же знаете меня — могила.
— Правила «Юного Ганимеда» чрезвычайно строги, сэр.
— Знаю. Но ведь можно раз в жизни отступить на миллиметр.
— Мне очень жаль, сэр…
Я принял великое решение.
— Дживс, — сказал я, — карты на стол, и я поеду с вами в кругосветное путешествие. Он колебался.
— Если вы обещаете строжайшую конфиденциальность, сэр…
— Ну еще бы.
— Мистер Спод — модельер дамского белья, сэр. У него большой талант в этой области, и он уже несколько лет тайно использует плоды своего вдохновения. Он создатель и владелец торгового центра на Бонд-стрит, который называется «Юлейлия soeurs».
— Не может быть!
— И тем не менее это так, сэр.
— С ума сойти! Теперь я понимаю, Дживс, почему он не хотел, чтобы это выплыло.
— Конечно, сэр. Его авторитет среди соратников пошатнулся бы, тут и сомневаться не приходится.
— Нельзя быть одновременно популярным диктатором и модельером дамского белья.
— Нельзя, сэр.
— Или одно, или другое. Уж слишком это несовместимо.
— Совершенно верно, сэр.
Я задумался.
— Знаете, Дживс, дело того стоило. Я бы нипочем не заснул, все старался бы разгадать загадку. В конце концов, может быть, в путешествии будет не так уж и гнусно?
— Многие джентльмены извлекают из путешествий большое удовольствие, сэр.
— Серьезно?
— Да, сэр. Столько новых лиц.
— Верно. Об этом я не подумал. Новые лица! Тысячи незнакомых людей, и среди них не будет Стиффи.
— Вот именно, сэр.
— А купите-ка вы завтра билеты, Дживс.
— Я уже приобрел их, сэр. Спокойной ночи, сэр.
Дверь закрылась.
Я выключил свет.
Лежал и слушал, как размеренно вышагивает под окном полицейский Оутс, думал о влюбленных Гасси и Мадлен Бассет, Стиффи и Растяпе Пинкере, о том, как они теперь будут счастливы. Представлял себе дядю Тома, когда он возьмет в руки серебряную корову; тетю Далию, как она воспользуется психологически удачным моментом и выудит у него солидный чек для «Будуара элегантной дамы». Конечно, Дживс прав. Улитка в небе трепещет, жаворонок на кусте — вернее, наоборот, улыбается Бог в небесах, и в мире все так сон, здоровый сон, который освобождает кого-то там от чего-то, — черт, забыл, — стал уносить меня, мягко качая на волнах.