— Он прелесть.
— Очень может быть.
— Он играл в регби в сборной Англии.
— Очень может быть.
— На теннисном корте ему нет равных.
— Охотно верю. Но все это не резон, чтобы он женился на моей племяннице. Какими средствами, кроме жалованья, он располагает — если, конечно, располагает?
— Доход около пятисот фунтов в год.
— Ну, насмешила!
— По-моему, это совсем неплохо. Пятьсот фунтов очень хорошие деньги, если хотите знать. И потом, деньги не имеют никакого значения.
— Еще как имеют.
— Вы в самом деле так думаете?
— Конечно. Ты должна рассуждать здраво.
— Ну что же, буду рассуждать здраво. Если вы хотите, чтобы я вышла замуж из-за денег, я выйду замуж из-за денег.
Берти, я согласна. Пусть ваш портной снимает мерку для свадебного костюма.
Ее слова произвели эффект взорвавшейся бомбы. Старикашкин возглас «Что!» и мой крик «Вы с ума сошли!» одновременно взлетели в воздух и оглушили всех, причем мой вырвался из самого сердца и содержал еще больше лошадиных сил, чем его. Я был в полном ужасе. Жизнь научила меня, что от женщин следует ожидать всего, и я не исключал, что Стиффи в ходе боевых действий выкинет этот смертельный номер в качестве отвлекающего маневра. В маневрах я никогда не научусь разбираться. Прошлым летом в «Бринкли-Корт» я совсем запутался — что ни шаг, то маневр.
— Берти купается в деньгах, и, как вы убеждены, вустеровские миллионы — далеко не худший выбор. Конечно, Берти, дорогой, я выхожу за вас только потому, что хочу сделать вас счастливым. Но я никогда не полюблю вас так, как люблю Гарольда. Однако раз дядя Уоткин так решительно настроен против него…
Старик Бассет снова стукнул кулаком по кнопке, но на сей раз даже не заметил боли.
— Мое дорогое дитя, не говори глупостей. Ты ошибаешься. Ты просто не поняла меня. Я вовсе не настроен против этого молодого человека Пинкера. Он мне нравится, я его уважаю. Если ты действительно уверена, что будешь с ним счастлива, я никогда не встану на твоем пути. Пожалуйста, выходи за него замуж. Что касается другого претендента…
Больше он ничего не сказал, лишь поглядел со страхом. Потом отвел глаза, словно при виде меня лишился остатка и без того иссякших сил, однако вскоре опять метнул в мою сторону беглый взгляд. Наконец закрыл глаза и откинулся на спинку кресла, хрипло дыша. Я решил, что мне тут больше делать нечего, и потихоньку выскользнул вон. Когда я закрывал дверь, Стиффи его радостно тормошила, а он безвольно покорялся ее объятиям.
Когда имеешь дядюшкой человека, подобного сэру Уоткину, трудно ожидать, что он будет долго терпеть объятия племянницы. Через минуту Стиффи вылетела из библиотеки и снова закружилась.
— Он гений, он гений, он гений, он гений, он гений! — пропела она, делая в воздухе разные движения руками и выказывая прочие признаки bien-etre. — Я о Дживсе, — пояснила она, как будто заподозрила, что я могу отнести ее слова к старому хрычу Бассету. — Разве он не сказал, что успех обеспечен? Сказал. Разве он не оказался прав? Оказался. Берти, а Дживса можно поцеловать?
— Разумеется, нет.
— Ну, тогда я поцелую вас.
— Нет, нет, благодарю. Мне от вас нужно одно, мисс Бинг: блокнот.
— Но я непременно должна кого-нибудь поцеловать. Не целовать же мне Юстаса Оутса, черт возьми.
Она осеклась. Веселья на физиономии поубавилось.
— Юстас Оутс, — задумчиво произнесла она. — В водовороте нынешних событий я о нем и забыла. Кстати, совсем недавно — я как раз дожидалась на лестнице, когда же разразится скандал, — мы с ним обменялись двумя-тремя репликами, и поверьте, Берти, его настроение мне очень не понравилось.
— Где блокнот?
— Господи, дался вам этот блокнот. Я говорю о Юстасе Оутсе и о том, что мне не понравилось его настроение. Он считает, что это я украла каску.
— Что?!
— Просто уверен. Я — подозреваемый номер один. Сказал мне, что читает много детективных романов, а в них следователь первым делом определяет, у кого был мотив совершить преступление.
Я — подозреваемый номер один. Сказал мне, что читает много детективных романов, а в них следователь первым делом определяет, у кого был мотив совершить преступление. Потом — у кого была возможность. И, наконец, собирает улики. И объявил все тем же возмутительно наглым тоном, каким отчитывал меня давеча за поведение Бартоломью и нанес кровную обиду, я ему этого не спущу, — объявил, что мотив у меня был. И возможность тоже, поскольку он видел меня на дороге незадолго до того, как было совершено преступление. Что касается улик, как вы думаете, что он мне показал? Мою перчатку! Он поднял ее на месте преступления, когда измерял отпечатки шагов, высматривал, нет ли сигаретного пепла, и бог знает что он там еще искал. Вы помните, Гарольд принес мои перчатки, но оказалась только одна. Другую он, наверно, обронил, когда тянулся за каской.
Ну вот, в очередной раз Гарольд Пинкер продемонстрировал миру, какой он растяпа. Тупая боль буквально раздавила меня, казалось, чья-то сильная рука огрела меня по темени дубинкой. Какие дьявольски хитроумные способы постоянно изобретает этот болван людям на погибель.
— Да уж, еще бы ему да не обронить.
— Что значит — еще бы ему да не обронить?