Я не удержался и взглянул на Гасси, ведь интересно же, какое впечатление произвел на него мой выпад, и с удовольствием заметил, что на его лице расцвело благоговейное восхищение, так могла бы смотреть в средние века обреченная на смерть девица, которая завидела рыцаря, спешащего сразиться с драконом и освободить ее. Я понял, что снова стал для него Сорвиголовой Вустером, каким был в детстве, и он, несомненно, умирает от стыда и раскаяния за глумливые насмешки надо мной.
Спод тоже здорово удивился, хотя далеко не столь приятно. Он вытаращился, вроде бы не веря своим глазам, как будто его укусил кролик. Казалось, он спрашивает себя, неужели это та нежная фиалка, с которой он беседовал на веранде.
Наконец справился, правильно ли он понял, что я назвал его идиотом, и я подтвердил, что да, он все правильно понял.
— Жирным идиотом?
— Именно: жирным идиотом. Должен же в конце концов найтись мужественный человек, — продолжал я, — и указать вам ваше место.
Должен же в конце концов найтись мужественный человек, — продолжал я, — и указать вам ваше место. Ваша беда в том, Спод, что вам удалось собрать вокруг себя десяток слабоумных и обезобразить Лондон, расхаживая по его улицам в черных трусах, и вы в результате возомнили себя бог знает кем. Ваши прихвостни вопят: «Хайль, Спод!», и вы принимаете эти вопли за глас народа. Вы совершаете роковую ошибку, Спод. Если вас интересует глас народа, прислушайтесь, и вы услышите: «Вы только гляньте на этого кретина Спода в футбольных трусах — чучело, форменное чучело! Такое уродство разве что в кошмаре приснится!» Он безуспешно силился что-то произнести.
— А! — наконец вырвалось у него. — Ха! Ну что ж, я займусь вами позже.
— А я займусь вами сейчас, — молниеносно парировал я и стал закуривать сигарету. — Спод, — сказал я, снимая маскировку со своих батарей, — мне известна ваша позорная тайна!
— А?
— Я все знаю о…
— О чем вы знаете?
Я умолк именно для того, чтобы задать этот вопрос самому себе. Можете верить мне, можете не верить, надо же было случиться такой незадаче, чтобы в этот решающий миг я напрочь забыл имя, которое назвал мне Дживс и которое должно было служить магическим заклинанием против этого бандита. Я даже не помнил, с какой буквы оно начинается.
Вообще с именами дело обстоит очень странно, вы наверняка и сами заметили. Вам кажется, что вы их помните, а они взяли и куда-то ускользнули. Я часто думаю, хорошо бы кто-нибудь давал мне по фунту стерлингов каждый раз, как я встречаю знакомого, он кидается навстречу — «А, Вустер, привет!», а я только мычу, потому что забыл его имя. В таких случаях всегда теряешься, но никогда еще я не чувствовал себя таким дураком, как сейчас.
— Так о чем вы знаете? — повторил Спод.
— Ну, если честно, — признался я, — то я забыл. Услышав за спиной судорожный всхлип, я снова перенес внимание на Гасси и увидел, что он полностью осознал значение моей последней реплики. Он еще раз попытался отступить, и когда понял, что отступать больше некуда, в его глазах вспыхнуло отчаяние. Спод надвигался на него, и вдруг вместо отчаяния я увидел твердую, непоколебимую решимость.
Я люблю вспоминать Огастуса Финк-Ноттла в этот миг. Он оказался на высоте. До сих пор, вынужден признать, я никогда всерьез не считал его человеком действия, скорее относил к разряду мечтателей. Но сейчас он ринулся в бой с таким азартом, будто всю жизнь, начиная с нежного детства, дрался в притонах Сан-Франциско, где в ходу все недозволенные приемы.
Над его головой висело солидных размеров полотно маслом, где был изображен джентльмен в панталонах до икр и в треугольной шляпе, он устремил взгляд на даму, а дама щебетала с какой-то птичкой — то ли с горлинкой, то ли с голубем, если я только не ошибаюсь. С тех пор, как мне отвели эту комнату, я раза два мельком взглядывал на картину и, помнится, даже хотел подсунуть ее тете Далии вместо младенца Самуила, возносящего молитву, когда у нее возникла потребность что-нибудь разбить.
К счастью, под рукой тогда оказался пророк, а теперь Гасси сорвал картину со стены и мощным ударом обрушил на голову Спода.
Я не просто так говорю «к счастью»: если и есть на свете человек, которого надо шарахнуть по башке картиной, так это Родерик Спод. С той самой минуты, как я его в первый раз увидел, все сказанное и сделанное им красноречиво доказывало необходимость подобной акции. Но все благородные поступки надо совершать с тонким знанием дела, и я сразу понял, что вдохновенный подвиг Гасси в плане практическом почти ничего не дал. Ему бы, конечно, занести картину сбоку и шандарахнуть по черепушке массивной рамой. А он шмякнул полотном, и голова Спода выскочила наружу, прорвав его, как цирковой наездник пробивает бумагу, затягивающую обручи. Иными словами, вместо сокрушающего удара получился символический жест, как выразился бы Дживс.
Однако он на короткое время отвлек Спода от его цели. Спод стоял как истукан и хлопал глазами, картина вокруг шеи напоминала огромный старинный крахмальный воротник. Этой небольшой передышки оказалось довольно, чтобы я обрел способность действовать.