Я снял трубку и стал слушать. И чем дольше я слушал, тем упорней каменела решимость на моем лице.
— Очень хорошо, мистер Манглхоффер, — холодно отчеканил я. — Можете сообщить миссис Тинклер-Мульке и ее приспешникам, что я выбираю второе «или» вашей альтернативы.
И тронул кнопку звонка.
— Дживс, -сказал я, — у нас неприятности.
— В самом деле, сэр?
— На Беркли-Мэншнс, в респектабельном аристократическом сердце Лондона, назревает отвратительный скандал. Не вижу у живущих здесь людей желания идти на взаимные уступки, и уж вовсе отсутствует дух добрососедства. Я только что говорил по телефону с управляющим нашего дома, он предъявил мне ультиматум. Сказал, или я прекращаю игру на банджо, или должен съехать.
— Неужели, сэр?
— Оказывается, на меня подали жалобы достопочтенная миссис Тинклер-Мульке из шестой квартиры, подполковник Дж-Дж.Бастард, кавалер ордена «За безупречную службу», из пятой квартиры; а также сэр Эдвард и леди Бленнерхассет из седьмой квартиры. Ну и пусть жалуются, мне наплевать. Наконец-то мы избавимся от всех этих Тинклер-Мульке, Бастардов и Бленнерхассетов. Расстанусь с ними без сожалений.
— Вы планируете съехать, сэр?
Я вскинул брови.
— Дживс, неужели вы могли предположить, что я способен принять иное решение?
— Боюсь, сэр, что с той же враждебностью вы встретитесь всюду.
— Там, куда я поеду, ее не будет. Я хочу забраться в самую глушь. В мирном сельском уединении я найду себе коттедж и снова предамся занятиям музыкой.
— Как вы сказали, сэр, — коттедж?
— Да, Дживс, коттедж. Желательно увитый жимолостью.
И тут случилось такое, после чего меня можно было сшибить с ног легким щелчком пальцев. Наступило непродолжительное молчание, потом Дживс, этот василиск, которого я столько лет лелеял, если можно так выразиться, у себя на груди, слегка кашлянул и произнес совершенно немыслимые слова:
— В таком случае, сэр, боюсь, я вынужден заявить об уходе.
Наступило тягостное молчание. Я в изумлении глядел на него.
— Дживс, — наконец произнес я, и если вы скажете, что вид у меня был ошарашенный, вы ничуть не ошибетесь. — Дживс, я не ослышался?
— Нет, сэр.
— Вы в самом деле хотите покинуть меня?
— С величайшим сожалением, сэр. Но если вы намерены играть на этом инструменте в тесном пространстве деревенского домика…
Я расправил плечи и вскинул голову:
— Вы произнесли слова «на этом инструменте», Дживс. И произнесли их враждебным брезгливым тоном.
И произнесли их враждебным брезгливым тоном. Должен ли я сделать вывод, что вам не нравится это банджо?
— Не нравится, сэр.
— Но ведь до сих пор вы его терпели.
— С великими муками, сэр.
— Так знайте же, что люди более достойные, чем вы, терпели неудобства, в сравнении с которыми банджо просто цветочки. Известно ли вам, что один болгарин, такой Элия Господинофф, играл однажды на волынке двадцать четыре часа без передышки? Об этом рассказывает Рипли в разделе «Хотите верьте, хотите нет».
— Вот как, сэр?
— И вы наверняка думаете, что камердинер Господиноффа устроил своему хозяину по этому поводу обструкцию? Со смеху лопнуть можно. Они там, в Болгарии, сделаны из другого теста. Уверен, он с начала и до конца поддерживал своего хозяина, пожелавшего поставить рекорд среди стран Центральной Европы, и, уж конечно, постоянно приносил ему мороженое и разные вкусности для подкрепления сил. Берите пример с болгар, Дживс.
— Нет, сэр, увольте меня, прошу вас.
— Какого черта, Дживс, вы и так объявили, что увольняетесь.
— Правильнее было бы сказать: я не могу отступиться от своего намерения.
— Хм.
Я задумался.
— Вы это серьезно, Дживс?
— Да, сэр.
— Вы все тщательно обдумали, взвесили все «за» и «против», сопоставили то-се, пятое-десятое?
— Да, сэр.
— Ваше решение окончательное?
— Да, сэр. Если вы действительно намерены продолжать игру на этом инструменте, у меня нет выбора: я должен оставить свое место у вас.
Горячая кровь Вустеров вскипела. Обстоятельства так складывались в последние годы, что этот ничтожный субъект стал эдаким домашним Муссолини; но ладно, отметем это в сторону и встанем на твердую почву фактов, кто он, в сущности, такой, этот Дживс? Слуга. Лакей, которому платят жалованье. А человек не может раболепствовать — или раболепничать? — перед своим слугой до скончания века. Наступает миг, когда он должен вспомнить, как доблестно сражались его предки в битве при Креси [4], и твердо настоять на своем. Именно такой миг наступил сейчас.
— Ну и уходите, черт побери.
— Благодарю вас, сэр.
ГЛАВА 2. Чаффи
Что греха таить, когда я через полчаса взял трость, шляпу и лимонного цвета перчатки и вышел из дому пройтись, на душе у меня было чернее тучи. Страшно было подумать, как я теперь буду жить без Дживса, однако мысль о том, чтобы сдаться, ни разу не пришла в голову. Я шагал, горя воинственным огнем и сверкая блеском лат, еще минута — и я бы заржал, как боевой конь, или даже издал бы древний боевой клич Вустеров, но, свернув на Пиккадилли, я заметил на горизонте знакомый силуэт.
Знакомым силуэтом оказался мой школьный приятель, пятый барон Чаффнел, и именно его тетка Миртл, если вы помните, бражничала вчера вечером с этим исчадием ада Глоссопом.