— Доброй ночи, сержант.
— Позвольте задать вам вопрос, сэр, у вас нет такого ощущения, будто стучит в висках?
— Что вы сказали?
— В ушах не звенит, сэр?
— Да, вроде бы начинает.
— Ага! Ну что ж, сэр, еще раз доброй вам ночи.
— Доброй ночи, сержант.
— Доброй ночи, сэр.
— Доброй ночи, констебль.
— Доброй ночи, сэр.
Дверь тихо закрыли. Минуты две, я слышал, они шептались, будто две знаменитости, приглашенные на консилиум к больному. Потом вроде бы ушли, потому что все стихло, только волны плескались у берега. И честное слово, они плескались так мирно, размеренно, что у меня стали слипаться глаза, и через десять минут после того, как я с отчаянием понял, что теперь никогда в жизни мне уже не заснуть, я спал сладким сном младенца.
Но, как вы сами понимаете, сон мой длился недолго — ведь я был в Чаффнел-Реджисе, а этот городишко бьет в Англии рекорд по числу любителей совать нос в чужие дела на квадратный фут. Уже через минуту кто-то тряс меня за руку.
Я сел. Привет, старый знакомец фонарь.
— Какого черта… — начал я с большим чувством, но слова замерли у меня на губах.
Знаете, кто тряс меня за руку? Чаффи.
ГЛАВА 9. Свидание влюбленных
Бертрам Вустер в любое время дня и ночи рад встрече с друзьями, у него всегда готова для них приветливая улыбка и острое словцо. С одной, впрочем, небольшой поправкой: условия должны благоприятствовать встрече. Нынешние условия встрече не благоприятствовали. Вряд ли вы кинетесь скакать с щенячьей радостью вокруг однокашника, нежданно-негаданно появившегося в непосредственной близости от вас, если в это самое время его невеста почивает младенческим сном в вашей постели, облачившись в вашу любимую лиловую пижаму.
Поэтому остроумной шутки не последовало. Я даже приветливой улыбки изобразить не смог. Я просто сидел, уставившись на него, пытался сообразить, как он здесь оказался, долго ли намерен пробыть и сколько шансов из ста, что Полина Стоукер вдруг высунет из окна голову и закричит: «Ай, в доме мышь, Берти, иди скорей и прогони ее!»
Чаффи склонился ко мне, точно врач к тяжело больному. На заднем плане взмахивал крыльями сержант Ваулз, готовый оказать помощь, точно опытный медбрат. Куда девался констебль Добсон, не знаю. Неужто помер? Вот была бы хохма. Но нет, надо думать, он продолжает свой ночной дозор.
— Пожалуйста, Берти, не волнуйся, — уговаривал меня Чаффи. — Ну что ты, дружище, это же я.
— Я нашел его светлость на берегу, возле пристани, — пояснил сержант.
Я здорово разозлился. Ну конечно, все разыгралось как по-писаному. Как вы думаете, что будет делать влюбленный такого масштаба, как Чаффи, если его разлучат с дамой сердца? Пропустит стаканчик и на боковую? Да никогда в жизни! Он придет к ее дому и будет стоять под окнами. А если дама на яхте и яхта стоит в заливе на рейде, тогда, конечно, нужно как угорелому метаться по берегу. Все это, без сомнения, прекрасно, но в нынешних обстоятельствах жутко некстати, и это еще если подбирать деликатные выражения. А злился я потому, что сообразил: явись он на место своих воздыханий чуть раньше, встретил бы свою красавицу, когда она вылезала на берег, и не было бы сейчас этой дурацкой путаницы.
— Берти, сержант за тебя беспокоится. Ему показалось, ты как-то странно себя ведешь. И он привел меня к тебе. Очень правильно сделали, Ваулз.
— Спасибо, милорд.
— Разумный, здравый поступок.
— Спасибо, милорд.
— Что мудро, то мудро.
— Спасибо, милорд.
Меня начало тошнить от них.
— Стало быть, Берти, у тебя солнечный удар?
— Никакого солнечного удара у меня нет, черт вас всех возьми.
— Мне Ваулз сказал.
— Твой Ваулз — идиот.
Сержант обиделся:
— Прошу прощения, сэр, но вы мне сами сказали, что у вас в ушах звенит, я и заключил, что у вас размягчение мозгов приключилось.
— Верно. Ты, старина, слегка не в себе, так ведь? — ласково говорил Чаффи. — Иначе бы не улегся здесь спать, согласен?
— А почему я не могу здесь спать?
Чаффи и сержант переглянулись.
— Но ведь у тебя есть спальня, дружище. Прекрасная, замечательная спальня, сам подумай. Там тебе было бы гораздо удобней.
Мы, Вустеры, быстро соображаем, что к чему. Я понял, что надо достаточно убедительно объяснить мое переселение сюда.
— У меня в спальне паук.
— Как ты сказал — паук? Красный?
— Скорее розовый.
— С длинными ногами?
— Да, ноги довольно длинные.
— И, конечно, волосатый?
— Еще какой волосатый.
Свет фонаря освещал физиономию Чаффи, и тут я заметил, что его выражение изменилось. Только что передо мной был чуткий, добрый доктор Чаффнел, встревоженный тяжелым состоянием больного, к которому его вызвали среди ночи, и вдруг он гнусно ухмыляется, встает, отводит сержанта Ваулза в сторону и выносит диагноз, из которого явствует, что он истолковал случившееся в искаженном свете.
— Не волнуйтесь, сержант, ничего страшного. Он просто надрался, как свинья.
Наверное, ему казалось, что он тактично понизил голос, но я отлично слышал каждое слово, равно как и ответ сержанта:
— Да что вы говорите, милорд!
По его голосу можно было сразу определить, что это говорит именно сержант полиции, до которого наконец-то дошло.
— В том-то все и дело. Ничего не соображает. Обратили внимание, какой у него пустой взгляд?