Я выразил, как и подобает мужчине, сожаление:
— Наверное, не стоило мне ее целовать…
— Скажи спасибо, что меня там не было.
— …но ты же сам понимаешь, твой близкий друг, однокашник по начальной школе, по Итону, Оксфорду обручается с девушкой, которая тебе все равно что родная сестра, как тут не расчувствоваться.
Было видно, что в душе доброго малого происходит борьба. Весь взъерошенный, он метался по комнате, отшвырнул пинком табурет, на который наткнулся, потом начал успокаиваться. Разум восторжествовал.
— Ладно, — вздохнул он. — Но впредь, пожалуйста, поменьше этих братских проявлений.
— Ясное дело.
— Угомонись. Души в себе эти порывы.
— Само собой.
— Если тебе нужны сестры, ищи их в другом месте.
— Какой разговор.
— Когда я буду женат, я не хочу все время думать, что вот войду сейчас в комнату и застану сцену братско-сестринской нежности в разгаре.
— Ну что ты, старина, я все понимаю. Стало быть, ты не раздумал жениться на этой самой Полине?
— Не раздумал? Еще бы мне раздумать! Только последний идиот способен упустить такую девушку, согласен?
— А как же быть с кодексом чести древнего рода Чаффнелов?
— Что ты такое несешь?
— Ну как же, ведь если Стоукер не купит Чаффнел-Холл, ты окажешься в еще более плачевном положении чем раньше, когда не хотел признаваться ей в любви и мысль об Вотвотли словно червь в бутоне румянец на щеках твоих точила.
Его передернуло.
— Нет, Берти, не напоминай, я был тогда в полном помрачении рассудка. Не представляю, как я вообще мог докатиться до такого. Заявляю тебе официально, что мои взгляды радикально изменились. Пусть я гол как сокол, а у нее миллионы, мне на это наплевать. Если раздобуду семь шиллингов и шесть пенсов на разрешение архиепископа венчаться без оглашения и два фунта или сколько там надо, чтобы священник прочитал положенные строки из молитвенника, свадьба состоится.
— Великолепно.
— Что такое деньги?
— В самую точку.
— Любовь — вот главное.
— Золотые слова, старик. Я бы на твоем месте изложил ей эти взгляды в письме. А то вдруг она подумает, что раз ты опять на мели, то можешь и на попятную пойти.
— Обязательно напишу. И… ну конечно!
— Что «конечно»?
— А письмо ей отнесет Дживс. Тут уж можно не опасаться, что старикашка Стоукер его перехватит.
— Считаешь, он такой ловкий?
— Ха, прирожденный шпион. Только о том и думает, как бы перехватить письмо, по глазам видно.
— Нет, я о Дживсе. Как он передаст Полине письмо, не представляю.
— Забыл тебе сказать: Стоукер сманивает Дживса к себе на службу, предложил ему бросить меня. Сначала я взбесился от такой наглости, а сейчас думаю: великолепно, пусть Дживс у него служит.
Смысл тактической уловки был яснее ясного.
— Ну конечно! Встав под знамена Стоукера, он получит полную свободу передвижений.
— Разумеется.
— Отнесет твое письмо ей, а ее ответ тебе, ты ей снова напишешь, она тебе ответит, ты опять письмо, она — ответ, ты…
— Да, да, ты уловил суть. И в ходе этой переписки мы разработаем план, как нам встретиться. Слушай, ты не в курсе, сколько нужно ухлопать времени на свадебные формальности?
— Понятия не имею. Но если ты раздобудешь у архиепископа разрешение венчаться без церковного оглашения, можно провернуть все в два счета.
— Раздобуду я это разрешение.
— Раздобуду я это разрешение. Хоть два, хоть три. Слава богу, гора с плеч. Я будто заново родился. Побегу, надо поскорее рассказать все Дживсу. Вечером он уже сможет быть на яхте.
И вдруг умолк. Опять стал мрачнее тучи, в глазах зачлось прежнее подозрение.
— Слушай, а она в самом деле любит меня?
— О черт, ведь она сама тебе это сказала.
— Сказать-то сказала. Но разве можно верить женским признаниям?
— Да ты что, опомнись!
— Они все такие насмешницы. Может, она смеялась надо мной.
— Стыдно, Чаффи.
Он горестно задумался.
— Все-таки очень странно, что она позволила тебе поцеловать себя.
— Я застал ее врасплох.
— Могла бы дать тебе по физиономии.
— Зачем? Она чутьем угадала, что я обнимаю ее как брат.
— Хм, как брат?
— Исключительно как брат.
— Ну что ж, может быть, — с сомнением вздохнул Чаффи. — Берти, а у тебя есть сестры?
— Нет.
— А если б были, ты бы их целовал?
— Беспрерывно.
— М-м-м… ну, не знаю… Может, ты и не врешь.
— Слово чести Вустера, ему-то ты веришь?
— Не особенно. Помню, на втором курсе в Оксфорде ты сказал мировому судье утром после Гребных гонок, что твое имя Юстас Г. Плимзол и что ты живешь в Далидже на Аллин-роуд.
— Тогда был особый случай, требовалась особая гибкость.
— А-а, ну что ж, конечно… да, ты прав… Так, наверно и надо было сказать. Но ты даешь клятву, что сейчас между тобой и Полиной совершенно ничего нет?
— Клянусь: ничегошеньки. Мы с ней сейчас со смеху помираем, когда говорим о том кратковременном с сумасшествии в Нью-Йорке.
— Смеетесь? Я что-то не слышал.
— Мало ли что не слышал.
— Ну ладно… пожалуй… что ж, там видно будет, а пока я пойду писать ей письмо.
И он ушел, а я сел, задрал ноги на каминную доску и стал приходить в себя. Да, денек выдался не из легких, я основательно подустал. Один только недавний обмен мнениями с Чаффи порядком истрепал нервную систему. Поэтому когда заглянул Бринкли и пожелал узнать, в котором часу я предполагаю обедать, мысль об одиноком стейке с жареным картофелем здесь, в коттедже, показалась мне малопривлекательной. Мне не сиделось дома, подмывало сбежать.