— Господин фон Кетсенворд, — жестом отпустил ливонского рыцаря командующий. — Распорядитесь бомбардирам, чтобы они начинали обстрел угловой башни. Если потребуется, пусть пробивают новую сапу.
— Вы не поясните, что означают ваши распоряжения, господин кавалер? — громко поинтересовался дерптский епископ.
— Это означает, — хмуро ответил, глядя мимо собеседника, сын верховного магистра, — что при продолжении штурма через проделанный пролом потери моей армии окажутся непомерно велики.
— Не поясните ли более подробно, сын мой?
— Язычники поставили за проломом новую стену, до которой бомбарды не смогут добросить свои ядра. Они ведут из-за этой стены огонь из пищалей и защищают ее иным оружием. При таком положении, если они не сдадутся, нам придется потерять на каждого язычника трех воинов. А если учесть плотность, с какой они простреливают подступы к проему, еще половина солдат погибнет на подходе. Мне кажется, наша армия не настолько велика, чтобы пожертвовать за крепость около шести сотен воинов.
Мне кажется, наша армия не настолько велика, чтобы пожертвовать за крепость около шести сотен воинов. — Рыцарь перевел дух и продолжил: — При разрушении угловой башни, огонь по пролому с двух дальних окажется малоэффективен. Мы практически уравняем шансы и, соответственно, потери.
— Значит, сегодня к полудню город вы не возьмете?
— Это можно сделать, только потеряв половину армии, — повторил, вскинув подбородок, молодой командующий.
— Через два часа сюда подойдет еще восемь десятков коней, не считая обоза с менее капризными лошадьми, — сухо сообщил епископ. — Насколько я понимаю, фуражом они ныне не обеспечены?
— Его можно подвести с того берега…
— Я знаю, — кивнул священник, — и заблаговременно распорядился заготовить припасы для перехода до Новгорода.
— Мы не можем двигаться дальше, не обеспечив безопасность своего тыла! — повысил голос рыцарь.
— У нас есть план компании, — невозмутимо сообщил священник. — Мы обязаны ему следовать.
— Армия окажется отрезанной от путей снабжения, потеряет возможность быстро и безопасно отступить, отойти на отдых…
— Завтра утром мы должны двинуться дальше, — невозмутимо сообщил епископ. — Вы, разумеется, можете отказаться, но ландскнехтов, пятьсот своих воинов, обе пищали и весь обоз я, как вы понимаете, возьму с собой.
На щеках сына Кетлера заиграли желваки. Священник явственно чувствовал, как тому хочется разорвать его в клочья, изрубить в куски, и он примиряюще улыбнулся:
— Не забывайте, сын мой, что цель наша — не мелкая пограничная крепостица, а Новгород, и только Новгород. Мы обязаны дойти до него за две недели — или нам не удастся сделать этого уже никогда. Так вы поведете армию дальше, или мне необходимо искать другого командира?
Пауза затянулась. Рыцарь мучился между необходимостью переступить через унижение, через свое мнение и вдолбленные ему в голову основы военной науки, и желанием добиться во время первого в своей жизни похода шумного успеха.
— Я оставлю у Гдова две бомбарды, ландскнехтов и две сотни кнехтов, — наконец выговорил сын великого магистра. — Они продолжат осаду и с большой долей вероятности смогут взять город за то время, пока мы двигаемся к Новгороду. Надеюсь, у вас есть проводники, знающие дорогу на Чернево?
— Есть, — кивнул епископ. Рыцарь пришпорил коня и помчался, вмолачивая копыта в мерзлую землю, к остальным крестоносцам.
— Ты знаешь дорогу на Чернево, демон? — негромко поинтересовался священник, провожая всадника взглядом.
— Я знаю все-е-е-е… — прошипел голос под ногами.
— Вот и хорошо.
Епископ взглянул на изрядно порушенную, но все еще не захваченную крепость. На миг у него появилось желание послать демона туда, чтобы он побудил защитников сдаться, но… Но он слишком хорошо знал язычников, чтобы понимать: ворота крепости наверняка завалены, и открыть их одинокий предатель не сможет, у пролома дежурит не один человек, а большой отряд, и что даже если гдовский воевода прикажет гарнизону сдаться, они скорее повесят предателя, чем последуют его приказу.
Глава 4. СМУТА
К церкви деревушки Замежье опричник подъехал уже в сумерках, спрыгнул на утоптанный наст, отпустил подпругу коня и подвел его к небольшой копешке сена, приготовленной для подбрасывания на порог храма — ноги вытирать. Привязывать не стал — куда он отсюда денется? Вошел внутрь, скинув шелом и перекрестившись на висящую над дверью икону.
Внутри поселковая церквушка пустовала. Только отец Флор возился у основания иконостаса, что-то подправляя с помощью тонкого долота. Благодаря горящим свечам внутри было куда светлее, чем снаружи, хотя свет на стенах лежал красноватый, дрожащий вкупе с горячим восковым запахом напоминающий больше о геенне огненной, нежели о светлом блаженстве.
Боярин Волошин стоял у иконы преподобной Марии Египетской и, сложив руки на груди, читал вечернюю молитву:
— Господи Боже наш, еже согреших во дни сем словом, делом и помышлением, яко благ и человеколюбец, прости ми; Ангела Твоего хранителя поели покрывающа и соблюдающа мя от всякого зла; яко Ты еси хранитель душам и телесем нашим, и Тебе славу возсылаем Отцу, и Сыну и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.