Олойхор в распахнутом жилете, белея в темноте сорочкой, догнал ее, перепрыгнув на бегу подвернувшуюся скамью.
— Ты уже ушла? Что… она тебе сказала?
Имоджин в панике попятилась. Она его там не видела. Где он ждал? За занавеской… в комнате Дайаны?
— Если она вякнула что?нибудь не то, завтра же уйдет отсюда. Пешком. Босиком!
Против воли она улыбнулась, что, видимо, и было его целью, Ойхо есть Ойхо, даже спустя восемь лет. Возбужденный и убедительный. Как все они, слегка пьяный на самых законных основаниях.
Как оказалось, зря она утратила бдительность. В следующую секунду ее впечатали спиной в бревна, и Олойхор впился ей в губы и держал ее так, пока она не перестала вырываться, практически покоренная или, может быть, обессилевшая перед его напором. Тело его сквозь ткань казалось просто раскаленным.
— Вот так! — сказал он ликующим шепотом. — Я хотел это сделать и сделал.
— Я хотел это сделать и сделал. Я хотел, чтоб ты знала это до завтра. Это может быть нашим, Имоджин. Ты и я.
— До завтра, — промычала она невнятно, отодвигаясь и нашаривая спиной дверь. — Спокойной… э?э?э… ночи.
Вот ужас?то! Какое развлечение для воротной стражи!
2. Выбери меня!
Ритуальный этикет предписывал невесте предстать перед собранием последней. Проще умереть, чем пережить это время. К счастью, Имоджин не пришлось ничего делать самой: спозаранку ее покои наполнились толпой полузнакомых королевских родственниц, решительно присвоивших себе бразды. Имоджин оставалось только покорно поворачиваться в руках их расторопных прислужниц. Ее вымыли прямо в спальне, не позволив спуститься в дворовую баню, ополоснули в семи ароматных водах и вытерли новым льняным полотенцем, специально для этого дня сотканным и расшитым вперемежку петухами и солнцами. К слову, Имоджин предпочитала старое белье, просто потому, что оно мягче и не так царапается.
От нее требовалось только стоять, опустив руки. Казалось, ей бесконечно долго расчесывали волосы, вплетая в них зеленые ленты. На голову вместо ежедневной повязки невесты, которую она носила с малых лет, надели маленькую ажурную шапочку, сплетенную из тонкого шнура и украшенную цветами. Тяжелые золотые височные кольца сегодня тоже символизировали полуденное солнце. Словом, к моменту, когда настало время облачаться в платье, Имоджин уже вполне созрела, чтобы покончить со всем этим раз и навсегда. Одним решительным ударом.
Все свое приданое Имоджин сшила и вышила сама под руководством Агари, но подвенечное платье ей готовили девки, в страшной от нее тайне. Его внесли на вытянутых руках, и если ждали восторгов и ахов, то невеста всех разочаровала. То есть, если бы то была не ее свадьба, она вполне отдала бы должное их трудам. Сейчас же Имоджин едва видела, что на нее надевают. Пусть спасибо скажут, что зубами не стучит.
И все же оно было великолепно. Сплошная вышивка по самому тонкому белому полотну: причудливые переплетения трав, сгущающиеся на вороте, у запястий и по подолу в неразличимый глазу запутанный узор. Даже если бы Имоджин в приступе вредности кинулась проверять, едва ли она нашла бы хоть узелок с изнанки. Агарь?то скорее всего проверяла. Талию подхватили поясом, зеленым, с тканой золотом вязью. На ноги вместо привычных сандалий из ремешков или чуней, в каких, в зависимости от времени года, Имоджин круглый день крутилась по двору и закромам, ей выдали настоящие башмачки, полностью закрытые, и со шнуровкой. Жаркие.
Будет вселенская беда, коли на невесту пылинка сядет.
Утешало, впрочем, что всего и дороги — двор перейти, от терема семьи к общему, где Клаус и Лорелея своею властью могли кого угодно объявить мужем и женой, коли за скреплением уз приходили к ним, а не к богам.
И оставалось надеяться, что отныне не каждый день эти лица будут расплываться в идиотских улыбках. Все, кто только сумел остаться сегодня в тереме, кажется, специально столпились в коридорах и на крутых узких лестничках, чтобы столкнуться нос к носу с ней и с сопровождающей ее процессией. Имоджин в который раз поклялась себе, что в первый и последний раз она — главное действующее лицо этого балагана.
Эта мысль, как и все прочие, посетила ее ненадолго, тут же исчезнув под гнетом ответственности, страха сделать выбор «неправильный» или не такой, какой от нее ждут. Да и вообще сегодня был не самый ее удачный день.
Достаточно сказать, что она чувствовала себя полной дурой, такой круглой, что впору катить. Слова, которыми обменивались окружающие, отскакивали от ее сознания, как от стенки горох, образы похожи были на тени за кисеей. Она не смогла бы определить, кто берет ее за руку!
А вы еще хотите, чтобы она сделала выбор!
Хвала богам, старым и новому, сам момент выбора Клаус и Лорелея обставили приватно.
В зал, где все ее ожидали, Имоджин вошла в сопровождении одной лишь Агари. Настроение у няньки было мрачное и торжественное. Казалось даже, будто это она задает всему тон. Имоджин не видела выражения ее лица, но ей чудилось, что за ее левым плечом шествует по меньшей мере дюжина трубачей, исполняющих гимн.
Главные места согласно протоколу — два кресла на возвышении в дальнем от входа конце зала — занимали, естественно, Клаус и Лорелея. На бледном лице королевы цвели яркие пятна румянца. Словно это она выходила тут замуж. Будь Имоджин чуть?чуть более в себе, она бы непременно сообразила, что ни разу не видела королеву более взволнованной.