В моем мозгу бродят самые потрясающие проекты. Я открываю точку. Я торгую техникой с рекламных проспектов. Тачками из «Автопилота». Драгоценностями из каталогов фирм. Интересно, могу ли я торговать оружием из фантастического фильма?
— Ну что? — спрашивает Асмодей. — Я не ошибся? Эти штучки, я гляжу, нынче нравятся больше женщин.
Вообще?то я потрясен. Но я стараюсь не показывать виду.
— У нее какой гарантийный срок? — говорю я. — Или у соседнего перекрестка превратится в одуванчик?
— Ни во что она не превратится, — обижается Асмодей, — она же настоящая. Так как насчет договора?
— Ну вот что, — говорю я, — ты меня на понт не бери. Договор — это штука серьезная, тут даже МВФ переговоры ведет по году. А мы с тобой подпишем протокол о намерениях.
После некоторого спора я убеждаю Асмодея согласиться со мной. Мы едем к нотариусу и подписываем поразительную цидулю. В документе говорится, что Шариф Ходжаев, тридцати четырех лет от роду, крещеный, сотрудник охранного агентства «Алмаз», выражает свое намерение продать душу дьяволу по истечении шести месяцев со дня подписания настоящего контракта. Нотариус явно хочет покрутить пальцем у виска, однако я говорю ему, что это шутка. Он уже совсем успокаивается, когда Асмодейчик, которому захотелось пить, залезает по локоть в работающий в кабинете нотариуса телевизор, по которому показывают какое?то собрание, забирает из?под носа ведущего стакан с минералкой, выпивает ее и ставит пустой стакан перед нотариусом.
Нотариус в легком обалдении оттискивает печать, я уплачиваю запрошенную им сумму и отбываю, рассерженно щипая Асмодея.
— Вести надо себя прилично!
На обратном пути от нотариуса я покупаю целый ворох рекламных журналов.
* * *
Я сижу, развалившись, в снятой вчера квартире. Асмодей моет на кухне посуду. Я внимательно изучаю газету «Из рук в руки». Наконец нахожу то, что надобно. Я поднимаю трубку и набираю номер.
— Алло, — говорю я, — это вы даете уроки латыни?
Старческий голос крякает в том смысле, что да, уроки латыни имеются в ассортименте. Голос представляется как Виталий Сергеевич. Голос, кажется, удивлен, что кому?то понадобилась латынь.
— Как ваш адрес? — говорю я. — Я подъеду через полчаса.
— Вы заблудитесь, — кротко отвечает старик, — но через полчаса мы можем встретиться на углу Сретенки и бульвара.
На углу Сретенки, возле аптеки, стоит беленький старичок с палочкой. Он тщетно вглядывается в прохожих. Мой «вольво» тихо причаливает к тротуару.
— Виталь Сергеич? — говорю я.
Старичок оборачивается. Он обходит «вольво», видимо, ища заговорившего. Наверное, он думает, что «вольво» успел его задавить.
— Виталь Сергеич, садитесь, — повторяю я. — Так как насчет латыни?
Виталь Сергеич забирается в «вольво» с такой опаской, будто он Иона, которому предлагают пропутешествовать в брюхе кита.
Через пять минут, пробравшись немыслимой вязью дворов, мы причаливаем к трехэтажному облупившемуся дому. Дом выходит сразу на три двора и ни на одну улицу. Я бросаю «вольво» у подъезда, и мы поднимаемся на третий этаж.
Дома старичок осведомляется:
— Вы, вероятно, хотите обучать классическим языкам сына?
— Себя, — отвечаю я, — и только латыни.
Дома старичок осведомляется:
— Вы, вероятно, хотите обучать классическим языкам сына?
— Себя, — отвечаю я, — и только латыни.
— Но зачем вам латынь? — изумляется мой старичок. Он не привык, чтобы люди на шестисотых «кабанах» учили латынь.
— Хочу, и все, — отвечаю я.
— Позвольте, вы знаете какие?нибудь иностранные языки?
— По фене немного ботаю, — ответил я, — а латынь я учил в медицинском. Алфавит выучил и еще помню, кажется, «гутен морген».
— Это не по?латыни, это по?немецки, — вздыхает профессор.
— Вот что, — профессор, — говорю я, — латынь мне надо знать через неделю. Профессиональная, понимаете, необходимость. Я вам плачу за три часа каждый день, каждый час — двести баксов. Вот вам за первые два дня задаток — и начинаем.
И вытаскиваю из кармана столько зелененьких, сколько бедняжка за всю свою жизнь только в кино видел. Старичок глядит на меня так, словно через неделю меня пошлют киллером в Древний Рим.
* * *
Вот вечером я возвращаюсь от профессора, и я усвоил от него столько новых слов, сколько я не усваивал с семи лет, когда на моих глазах дядя Коля вдруг начал выражаться насчет своей супруги, а Асмодей в это время приходит с рынка с целой корзинкой продуктов и ставит для меня в духовку пиццу, а себе отваривает сосиски, и мы садимся наполнить себе брюхо.
Надо сказать, я непривередлив в еде, но тут запах этих сосисок, срок годности которых истек еще при Хрущеве, нехорошо на меня действует, и я начал орать.
— Слушай, у тебя потрясающие вкусы. Что ты все время гадость какую?то в рот суешь? Как ни купишь водку — так поддельная, если чебурек — так с собачатиной, вот теперь сосиски! Это ж отрава!
— Самая вкусная пища, — объясняет Асмодей, — это та, в которой больше греха. Я, конечно, не знаю, как тебе на вкус эти креветки, которые ты жрешь, но только в них всего?то и греха, что порция на двадцать граммов меньше положенного. Что же касается того чебурека, то меня, во?первых, обсчитали, во?вторых, мясо для него было украдено, в?третьих, вместо масла в тесто клали маргарин, и, кроме того, баба, которая этот чебурек выпекала, прямо рядом с противнем отдалась грузчику. Ведь это вы, люди, питаетесь калориями, а мы, бесы, питаемся исключительно грехом.