— Он у меня такой мямля! Хотел повесить, визири отговорили…
— …а также владельцам постоялых дворов и конюшен на территории Бадандена предписывается безвозмездно предоставлять лошадей, мулов или верблюдов для перемещения предъявителей сих грамот…
— Повешу, клянусь мамой! Или в евнухи… Румал-джан, хочешь в евнухи?
— …ибо все злокозненные преступники пойманы и получили по заслугам, а гостям и жителям Бадандена ничто более не угрожает…
— Пойманы? Все?
— Не все, — хладнокровно ответил Азиз-бей, отставляя кубок с вином. — Вуча Эстевен сбежала. Мы опоздали.
Они сидели в духане, празднуя победу.
Победу, которая, как только что выяснилось, сбежала.
— Виконт, эта женщина — убийца, но не самоубийца.
Она никогда не вернется в Баданден.
— Но ведь она… она будет продолжать!..
— Вы слышали указ? «Все преступники получили по заслугам». Дело закрыто. Вы нам очень помогли. И вас это больше не касается. Виконт, вы мне нравитесь. Поэтому, ради всего святого, прислушайтесь к дружескому совету: уезжайте. Наградную сумму вам выдадут векселем на любой из крупных банков. Уезжайте и забудьте историю Лысого Гения, как страшный сон. Иначе…
Азиз-бей помолчал.
— Мне кажется, казна вашей удачи исчерпала себя. Не искушайте судьбу.
— Уехать? И наслаждаться триумфом?
— Можете наслаждаться триумфом здесь. Пока не надоест. А потом — уезжайте.
* * *
Счастливый конец, писал Томас Биннори в «Мемориалиях», падает на сказку, как топор палача, укорачивая ее на голову. Ту лишнюю голову, которая думает и сомневается, мешая счастью, обсевшему финал, словно мухи — труп загнанной лошади.
Джеймс не читал «Мемориалий».
Но и просто наслаждаться триумфом у него не получалось.
Все, о чем молодой человек не желал вспоминать, что рождало в душе скользкий страх, недостойный дворянина из рода Ривердейлов, а в волосах — очередные нити серебра, обступило его и корчило во тьме гнусные рожи. В синей тьме под желтым месяцем. В молчании барханов с человеческими профилями. Под шорох песка, осыпающегося со склонов.
Он просыпался, выкрикивая имя страха.
Да, у страха было имя.
Захребетник.
Минута слабости на пороге смерти. Иди ко мне. Теплый плащ согревает измученное тело. Меч возникает за спиной. Раны заживают быстрее обычного. Озноб бежит по спине в минуту опасности. Помощь. Подсказка. Напоминание. Боевая труба.
Захребетник.
Ничем более это существо не напоминало о себе.
Разве что сединой.
Возможно ли большое добро в уплату за добро малое? — думал Джеймс. Сколько стоит миг милосердия? Сбежавшая от правосудия Вуча Эстевен стояла неподалеку и посмеивалась. Не так, красавчик, смеялась она. Не так. Где лежит бесплатный сыр? — вот о чем следует задуматься… Дама со шпагой знала законы жизни лучше отставного циника. Что сделано, то оплачено. Баш на баш. Сколько дашь, столько вернется. Воздается по заслугам.
Однажды тебе предъявят вексель.
Оплатишь, красавчик?
Он начал читать аль-Самеди, желая поэзией охладить пылающий от подозрений разум. Азиз-бей с радостью подарил молодому человеку томик стихов великого баданденца, но стихи не принесли облегчения.
— Словно капли в тумане — мы были, нас нет,
Словно деньги в кармане — мы были, нас нет,
Нас никто не поймает, нам никто не поверит,
Нас никто не обманет — мы были, нас нет…
Джеймсу ли не повезло, или строки аль-Самеди действительно были насквозь пронизаны тоской, темно-синей, как щербет пустыни под желтой долькой месяца — но от чеканных строк душа терзалась еще больше. Он плохо спал ночами, вскакивая каждый час и вслушиваясь: не шевелится ли кто-то, обвившись вокруг позвоночника? Не шепчет, что пора бы заплатить за услуги?
Можно ли допустить, что захребетник — невесть кто, невесть что! — станет вечно платить сторицей за крошечное, еле заметное добро, сделанное в минуту слабости, ни гроша не стоившее молодому человеку — и ни разу не попрекнет, не подчинит, не пожелает свести доходы с расходами?!
Нет, отвечала бессонница.
Нет, кивал здравый смысл.
Разумеется, такого допустить никак нельзя.
Бледный, с мешками под глазами, небрежно одетый, Джеймс казался тенью прошлого. При редких встречах с хайль-баши он громко восхищался талантом аль-Самеди. На самом деле он давно забросил подарок в дальний угол комнаты. Азиз-бей пропускал между пальцами кольца своей бороды, крашеной хной, хмурился и не поддерживал разговора. Было видно, что хайль-баши удручен странным поведением собеседника, но сдерживается и не лезет с расспросами.
У Джеймса возникло нервное подергивание шеей. Казалось, он хочет внезапно заглянуть себе через плечо: не прячется ли там таинственный кредитор? Не обнаружив никого, он делался хмур и раздражителен.
Он даже съездил с Кей-Кубадом Бывалым и компанией веселых анхуэссцев на экскурсию в развалины Жженого Покляпца. Отстав от спутников, долго бродил в одиночестве между руинами. Нашел ссохшийся от солнца, как мумия, труп Фернана Бошени. Сидел у стены, рядом с которой умирал, поддавшись слабости. Ждал: что-нибудь произойдет.
Ничего не произошло.
Вернувшись обратно в Баданден, Джеймс думал, что посещение руин утихомирит рой подозрений, жужжащий в мозгу. Напрасно он так думал. Попытка уйти в запой провалилась с треском, и он закостенел в плену ядовитых мыслей, чувствуя, что скоро сойдет с ума.