И фатальной ошибкой Эдипа было… что?
Не алчность, не глупость, не трусость.
Нет, нет, уж если что и было, так это его дерзость, его вера в то, что он способен противостоять воле богов.
Но такой довод всегда казался Тео порочным. Он всегда предпочитал логическое мышление, а не гуманитарное. И он считал, что дерзость Эдипа выражалась только в том, что он пытался избежать своей судьбы. Не будь его судьба так сурова, он никогда не взбунтовался бы против нее и тогда никто не счел бы его дерзким.
Но учительница говорила: «Нет, Эдип то и дело проявлял дерзость по ходу пьесы. Взять хотя бы одно то, что он бросил старика отца умирать на дороге — пусть даже и не зная, что это его отец».
Но Тео упорно не желал видеть в таких мелочах дерзость и высокомерие. Для него Эдип, разгадавший хитрую загадку сфинкса, был мощным интеллектуалом, великим мыслителем — именно таким, каким хотел стать сам Тео.
Загадка сфинкса: кто ходит утром на четырех ногах, в полдень — на двух, а вечером — на трех? Ну конечно, это человек, который в начале жизни ползает, став взрослым, ходит прямо, а в старости опирается на трость при ходьбе. Как тонко размышлял Эдип!
Но Тео уже не понадобится третья нога, он не увидит заката собственной жизни. Он будет убит в расцвете лет… как настоящий отец Эдипа, царь Лай, брошенный умирать на обочине торной дороги.
Если, конечно, ему не удастся изменить будущее, перехитрить богов и избежать своей судьбы.
«Дерзость? — подумал Тео. — Дерзость? Просто смешно».
Самолет начал снижаться над ночными Афинами.
— Твои родители давным-давно заказали билеты, чтобы прилететь в Женеву, и моя мать поступила так же, — сказала Митико.
— Если свадьбы не будет, мы должны сообщить об этом людям. Ты должен принять решение.
— А чего хочешь ты? — спросил Ллойд, решив потянуть время.
— Чего хочу я? — переспросила Митико, явно обескураженная его вопросом. — Я хочу выйти замуж. Я не верю в будущее, которое невозможно изменить. Видения могут сбыться, только если ты поможешь им сбыться, если превратишь их в самоисполняющиеся пророчества.
Мяч снова оказался на его стороне площадки. Ллойд пожал плечами.
— Прости, милая. Мне ужасно жаль, но…
— Послушай, — оборвала его Митико, отсекая слова, которые не желала слышать. — Я знаю, твои родители совершили ошибку. Но мы не совершаем никакой ошибки.
— Видения…
— Не совершаем , — решительно повторила Митико. — Мы подходим друг другу. Мы созданы друг для друга.
Ллойд какое-то время молчал, а потом тихо произнес:
— Ты сказала, что я, возможно, слишком рано ухватился за мысль о том, что будущее изменить невозможно. Но это не так. Я не ищу способа избавиться от чувства вины — и, уж конечно, не ищу способа не жениться на тебе, дорогая. Но реальность видений — единственно возможный вывод, основанный на той физике, которую я знаю. Математические выкладки невразумительны, тут я с тобой согласен, но тем не менее в поддержку интерпретации Минковского существует прекрасная теоретическая база.
— Через двадцать один год физика может измениться, — возразила Митико. — Скажем, в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году верили в то, что сейчас полностью опровергнуто. Новая парадигма, новая модель точно так же смогут опровергнуть идеи Минковского и даже Эйнштейна.
Ллойд не нашелся что ответить.
— А ведь это может произойти, — закончила свою мысль Митико.
Ллойд постарался говорить как можно мягче:
— Мне нужно… Мне нужно нечто большее, чем твое страстное желание. Мне нужно рациональное объяснение, прочная теория, с помощью которой можно было бы понять, почему видения являются чем-то иным, а не единственно возможным зафиксированным будущим. — Немного помолчав, он добавил: — Не тем будущим, в котором нам не суждено быть вместе.
Митико дрогнувшим от отчаяния голосом выдохнула:
— Ну хорошо, ладно. Возможно, видения отражают реальное будущее — но не две тысячи тридцатый год.
Ллойд понимал, что не стоит упорствовать, что Митико больно об этом говорить. Черт побери! Но ему тоже было больно! Тем не менее она должна была смотреть правде в глаза.
— Судя по газетам, это именно две тысячи тридцатый.
— Нет-нет, вовсе нет! — горячо возразила Митико. — Видения могут относиться к гораздо более далекому времени в будущем.
— Что ты имеешь в виду?
— Знаешь, кто такой Фрэнк Типлер?[39]
Ллойд нахмурил брови.
— Пьяница?[40]
— Что? А, поняла. Нет, фамилия этого Типлера пишется с одним «п». Он автор книги «Физика бессмертия, Бог и воскрешение из мертвых».
— Физика… чего? — удивленно поднял брови Ллойд.
— Бессмертия. Вечной жизни. Разве ты не об этом всегда мечтал? Все время на свете — твое, и ты успеешь сделать все, что пожелаешь. Так вот: Типлер говорил, что в Точке Омега — конце света — мы все воскреснем и будем жить вечно.
— Что за ерунда?
— Признаю, звучит глупо, — ответила Митико. — И все же у него получается весьма достоверно.
— Неужели? — произнес Ллойд с нескрываемым скептицизмом.
— И все же у него получается весьма достоверно.
— Неужели? — произнес Ллойд с нескрываемым скептицизмом.
— Он утверждает, что биологическую жизнь со временем заменит компьютеризированная жизнь и что способности обработки информации год за годом будут расширяться — до тех пор, пока к какому-то моменту в далеком будущем не останется ни одной проблемы для компьютерных расчетов. Не останется ничего такого, чего бы будущая машинная жизнь не смогла бы рассчитать.