Кан-ипа долго смеялся. Человек смотрел на табунщика, и запекшиеся губы его кривились неким подобием улыбки. Потом человек снова попытался встать, и на этот раз ему удалось удержаться на ногах. Он покачивался, хватая пальцами воздух и не отрывая взгляда от Кан-ипы; он пытался улыбаться, и лицо его выглядело в этот момент странно похожим на лицо табунщика, словно незнакомец примерял на себя маску чужого смеха…
Кан-ипа вытер рукавом вспотевший лоб и принял решение.
— Эй, безмозглый! — крикнул он, пряча плеть и хлопая ладонью по боку фыркающей лошади. — Садись в седло, в стойбище поедем, тебя показывать будем! Давай, давай, садись…
Человек заковылял к лошади, с недоумением поглядывая на табунщика, словно тот предлагал безмозглому бежать с конем наперегонки. Потом человек неуклюже подпрыгнул, судорожно хватая коротко подстриженную гриву, и животом навалился на круп. Конь испугано вздыбился, и человек сполз в траву, забавно копошась в гибких стеблях.
Кан-ипа чуть не лопнул со смеху. Чуть отдышавшись, он обхватил руками талию незнакомца — тот оказался на удивление увесистым — и, крякнув, подсадил его на лошадь; после ловко прыгнул позади седла и прихватил поводья, удерживая все норовившего упасть человека.
— Поехали, безмозглый! — сказал Кан-ипа, разворачивая лошадь. — В гости поехали. Людей смешить будем. На коне ездить не умеешь — один палец смеха. Сидеть, как положено, не умеешь — второй палец. Стоять не умеешь и глаза дурацкие — третий и четвертый пальцы. Язык есть, а молчишь — пятый палец. Целая ладонь смеха. Поехали…
Кан-ипа решил, что он будет звать своего пленника Безмозглым. С большой буквы. Человек без мозгов — это очень смешно. Даже смешнее, чем человек без ног. Но у Стреноженного, у стойбищного раба-кузнеца, такие лапы, что и безо всяких ног свернет тебе шею за одно подобие ухмылки. Кузнецы сейчас в цене, вот и терпи… Лучше уж человек без мозгов.
Даже смешнее, чем человек без ног. Но у Стреноженного, у стойбищного раба-кузнеца, такие лапы, что и безо всяких ног свернет тебе шею за одно подобие ухмылки. Кузнецы сейчас в цене, вот и терпи… Лучше уж человек без мозгов. Смешно и безопасно.
— Вья-хаа! — завопил табунщик и понесся по степи.
Глава вторая
Трудно в мире подлунном
Брать быка за рога, —
Надо быть очень умным,
Чтоб сыграть дурака.
Н. Глазков
Старейшина племени, вислоухий Гэсэр Дангаа, завтракал. Он подслеповато щурился сквозь пар котла на мясную наваристую шурпу, изредка запускал в горячую жижу сложенные щепотью пальцы, вылавливал приглянувшийся кусок, и, внимательно рассмотрев добычу, бросал кусок мяса — чаще в рот, реже — обратно в котел. Каждый всплеск отвергнутой баранины привлекал к себе внимание третьей жены старейшины, недавно выигранной в альчик молодой Баарчин-Татай. Женщина сидела у откидного полога юрты, занятая шитьем, и с жадностью оборачивалась на булькающий котел. Ее опасения имели под собой веские основания — после заполнения объемистых животов Гэсэра и двух первых жен она имела шанс остаться голодной. И уж во всяком случае, цветущую круглолицую красавицу, каждое утро смазывающую щеки дорогим перепелиным жиром, — ну никак не интересовала изголодавшуюся Баарчин стайка голопузых малышей, с визгом и воплями пронесшаяся мимо юрты.
Старейшина с трудом оторвался от созерцания очередной порции еды.
— Женщина! — булькнул Гэсэр сквозь недожеванное мясо, и женщина привычно обернулась на звук. — Подними свой зад — да не отощает он вовеки! — и узнай у детей, зачем они бегут на Круг Собраний. И поживее, если не хочешь слизывать подгоревший жир со стенок котла!…
Баарчи-Татай как-то сразу, с первых дней своего поспешного замужества, перестала принимать близко к сердцу грубое обращение и неопасные угрозы мужа. Не торопясь, она встала и, потянувшись всем своим гибким телом нерожавшей дочери степей, высунулась за полог. Через некоторое время она задернула кошму и повернулась к ожидавшему Гэсэру.
Последние новости, слишком долго задерживающиеся за белоснежными зубками красавицы, привели сытого Гэсэра в дурное расположение духа, отнюдь не способствующее пищеварению, — и он нахмурился и придвинул поближе кривой посох.
— Дети говорят, — как раз вовремя открыла свой пунцовый ротик довольная жена, — табунщик Кан-ипа на Круг Собраний чужого дурака привез. В степи подобрал. Люди наелись, отоспались — теперь веселье у них. Смотреть идут. Хороший дурак, смешной. Только руками трогать Кан-ипа не дает. Мол, испортите мне дурака, что я тогда мудрому Гэсэру Дангаа показывать стану?! Вот придет Гэсэр — и дам дураку полную волю. Иди, Гэс, может, и вправду интересно…
Старейшина поцокал языком и, грузно встав, направился к выходу. Шагнув за полог, он на мгновенье задержался и всем телом, по-волчьи, развернулся к жене.
— Пойдешь со мной? — и не дожидаясь ответа, зашагал вперед, выпятив живот и держась подчеркнуто прямо.
— Как же, уже бегу, — проворчала Баарчи-Татай, задергивая кошму и проворно подкатываясь к остывающему котлу. — Что мне, дома дураков мало, чтоб за ними на Круг бегать?! Да и то сказать, дома — свои, а там — привозные…
На Кругу табунщик Кан-ипа показывал толпе соплеменников найденного им Безмозглого. Сегодня сюда сошлись в основном темноволосые юнцы, но кое-где мелькали седые космы стариков из худородных и яркие тюрбаны любопытных женщин. Все улыбались и подталкивали друг друга.
Все улыбались и подталкивали друг друга.
Степной дурак ездил на лошади. Кан-ипа бережно подсаживал его в седло и пускал коня вокруг себя на отпущенном поводу. Толпа задерживала дыхание. На половине круга Безмозглый неизменно терял равновесие и покорно падал с животного, стараясь не очень больно ударяться об утрамбованную землю. Толпа взрывалась визгом и криками восторга, и все повторялось заново.