— Хендрик, проснись, вставай! С хозяином произошел несчастный случай! Пойди и помоги!
Он размахивает руками, ударяя меня, выкрикивая со злостью отдельные слоги, затем снова валится, впадая в оцепенение.
Девушки здесь нет. Где же она?
Я начинаю швырять в Хендрика разные предметы: чайник, ложки и ножи, тарелки.
Я беру швабру и тычу щетиной ему в лицо. Он слезает с постели, заслоняясь руками, Я продолжаю тыкать шваброй.
— Слушай меня, когда я с тобой говорю! — кричу я, тяжело дыша.
Я вне себя от злости. Вода льется из чайника на матрас. Он отступает к двери и растягивается на пороге. Ослепленный солнцем, он ложится на бок и сворачивается калачиком в пыли.
— Где бутылка? Скажи мне! Где бренди? Где ты взял бренди? — Я стою над ним со шваброй в руке, в общем?то довольная; что нас никто не видит: взрослого мужчину, взрослую женщину.
— Оставьте меня в покое, мисс! Я ничего не крал!
— Где ты взял бренди?
— Хозяин дал его мне, мисс! Я не крал.
— Встань и послушай меня. С хозяином произошел несчастный случай. Ты понимаешь? Ты должен пойти и помочь.
— Да, мисс.
Он пытается подняться на ноги, качается и, пошатнувшись, падает. Я высоко поднимаю швабру. Он обиженно поднимает ногу, защищаясь.
— Давай же, ради бога, шевелись!-пронзительно кричу я. — Хозяин умрет, если ты не поможешь, и тогда это будет не моя вина!
— Подождите минутку, мисс, это нелегко. Он не делает никаких попыток подняться. Лежа на земле, он улыбается.
— Ты пьяница, ты грязный пьяница, с тобой покончено, я клянусь в этом! Пакуй свои веши и убирайся отсюда! Я не желаю тебя больше видеть.
Ручка швабры ударяется о его подошву и выпадает у меня из рук.
129. Я тащусь обратно по руслу реки, задыхаясь. Если бы река с ревом обрушилась потоком и смыла нас всех, овец и все остальное, очистив землю! Возможно, так и кончится эта повесть — если только вначале не сгорит дом. Но розовато?лиловый рассвет угас, нас ожидает еще один чудесный день; я бы сказала, что небо безжалостное, если бы не знала, что небо просто ясное, земля просто сухая, скалы просто твердые. Что за чистилище — жить в этой бесчувственной вселенной, где все, кроме меня, является просто собой! Я одна?единственная песчинка, которая не крутится слепо, но пытается создать для себя жизнь среди этой бури из материи, этих тел, приводимых в действие аппетитом, и этого сельского идиотизма! К горлу подступает тошнота, я не привыкла бегать, я издаю на бегу неприличный звук. Мне следовало бы жить в городе; жадность — вот порок, который я могу понять. В городе мне было бы где расширяться; быть может, еще не поздно, возможно, я еще могу сбежать в город, переодевшись мужчиной — маленький, сморщенный безбородый мужчина, — и предаться там алчности, сделать себе состояние и найти счастье — правда, последнее маловероятно.
В городе мне было бы где расширяться; быть может, еще не поздно, возможно, я еще могу сбежать в город, переодевшись мужчиной — маленький, сморщенный безбородый мужчина, — и предаться там алчности, сделать себе состояние и найти счастье — правда, последнее маловероятно.
130. Я стою у окна спальни, грудь моя тяжело вздымается.
— Хендрик не придет. Он пьян. Папе не следовало давать ему бренди, он не привык к этому напитку.
Ружье со вчерашней ночи лежит на полу у окна.
Лицо у отца желтого оттенка. Он сидит, как прежде, прижимая к себе занавеску. Он не поворачивает головы. Неизвестно, услышал ли он меня.
131. Я становлюсь на колени возле него. Он смотрит на пустую стену, но его взгляд сосредоточен на чем?то за ее пределами — возможно, на бесконечности или даже на его спасителе. Он мертв? Несмотря на все оспы и инфлюэнцы в моей жизни, я не присутствовала при смерти кого?нибудь крупнее свиньи.
Его дыхание ударяет мне в нос — лихорадочное, нечистое.
— Воды, — шепчет он.
В ведре с водой плавают мошки. Вычерпав их, я выпиваю кружку. Потом отношу ему целую кружку и придерживаю ее у его губ. Он глотает с энергией, которая успокаивает.
— Могу я помочь папе лечь в постель?
Он тихонько стонет, скрежеща зубами, сопровождая стоном каждый вдох. Его пальцы ног, высунувшиеся из?под занавески, сжимаются и разжимаются.
— Помоги мне, — шепчет он, — скорее позови доктора. — По щекам у него катятся слезы.
Я подхватываю его сзади под мышки, пытаясь приподнять. Он мне совсем не помогает. Он плачет как ребенок.
— Помоги мне, помоги мне, боль ужасна! Быстрее принеси что?нибудь, чтобы прекратить боль!
— Бренди больше нет. Папа всё отдал Хендрику. Теперь, когда нам нужно бренди, его нет.
— Помоги мне, дитя, я не могу это вынести, я никогда не испытывал такой боли!
132. Мои подошвы противно липнут к полу. Я хожу по дому без всякого плана и цели, оставляя следы, которые мне придется замывать.
Он сидит в луже крови, как младенец, который описался.
133. В третий раз я тащусь через русло реки, на этот раз еле передвигая ноги. На плече у меня висит ружье, приклад ударяет меня по икрам. Я чувствую себя старым служакой, но не представляю себе, как выгляжу в действительности.
Хендрик лежит на спине, похрапывая. Еще один вонючий мужчина.
— Хендрик, вставай сию же минуту, или я стреляю. Мне надоели твои игры. Ты нужен господину.