— Ну же, поторапливайся, — кричит она из?за перегородки. — Она возвращается с чайником в руках. — Ты живешь в Париже?
— Я живу в Бувиле.
— В Бувиле? Почему вдруг? Ты, надеюсь, не женился?
— Женился? — Я так и подпрыгнул.
Мне очень льстит, что Анни могла прийти в голову такая мысль. Я от нее этого не скрываю.
— Что за чушь! Это из тех натуралистических фантазий, за которые ты меня когда?то укоряла. Помнишь, когда я воображал тебя вдовой с двумя сыновьями. И рассказывал тебе всякие истории о том, что с нами будет. Ты терпеть их не могла.
— А тебе это нравилось, — говорит она без всякого смущения. — Ты рассказывал их, чтобы самоутвердиться. Впрочем, на словах ты негодуешь, но с тебя станется втихомолку жениться. Ты целый год с негодованием твердил, что ни за что не пойдешь на «Императорские фиалки». А потом я однажды заболела, и ты один пошел смотреть фильм в кинотеатре по соседству.
— Я живу в Бувиле, — с достоинством говорю я, — потому что пишу книгу о маркизе де Рольбоне.
Анни смотрит на меня, усердно выказывая заинтересованность.
— Маркиз де Рольбон? Который жил в XVIII веке?
— Да.
— Правда, ты мне о нем рассказывал, — уклончиво говорит она. — Значит, это исторический труд?
— Да.
— А?а!
Если она задаст мне хотя бы один вопрос, я расскажу ей все. Но она ни о чем больше не спрашивает. Несомненно, считает, что того, что она узнала обо мне, вполне достаточно. Анни прекрасно умеет слушать, но только тогда, когда хочет. Я смотрю на нее — она опустила глаза, она думает о том, что мне сейчас скажет, о том, как приступить к разговору. Не надо ли и мне начать ее расспрашивать? Думаю, ей это ни к чему. Она заговорит, когда сочтет нужным. Сердце у меня громко стучит.
— А я изменилась, — внезапно говорит она.
Вот и начало. Но она умолкла. Она разливает чай в белые фарфоровые чашки. Она ждет ответа — значит, надо что?то сказать. Но не первые попавшиеся слова, а именно то, чего она ждет. Я полон терзаний. Верно ли, что она изменилась? Ну да, она потолстела, вид у нее усталый, но она, конечно, имеет в виду другое.
— Не знаю. Не нахожу. Ты смеешься, как прежде, как прежде, подходишь и кладешь руки мне на плечи, как прежде, любишь рассуждать вслух.
Ты все так же читаешь «Историю» Мишле. Ну, и многое другое…
Например, то, что для нее очень важна моя непреходящая сущность и ей совершенно безразлично, что со мной может случиться в жизни, и еще этот забавный наигрыш, педантичный и в то же время очаровательный, и то, как, с первой минуты отбрасывая заученные формулы вежливости, изъявления дружелюбия, — все, что облегчает людям общение, она вынуждает своих собеседников непрестанно импровизировать.
Она пожимает плечами.
— Нет, я изменилась, — сухо говорит она, — изменилась полностью. Я стала совершенно другим человеком. И думала, ты заметишь это с первого взгляда. А ты мне толкуешь об «Истории» Мишле. — Она становится прямо передо мной. — Поглядим, так ли этот человек умен, как он воображает. Ну?ка, угадай, в чем я изменилась.
Я мнусь. Она притоптывает ногой, пока еще улыбаясь, но явно начиная раздражаться.
— Было у меня одно свойство, которое когда?то тебя мучило. Так, по крайней мере, ты утверждал. А теперь все, было да сплыло. Ты должен был это заметить. Разве ты не чувствуешь себя сейчас уверенней в моем присутствии?
Я не решаюсь сказать: нет, не чувствую; я совсем, как прежде, сижу на кончике стула и весь поглощен тем, чтобы не угодить в какую?нибудь западню и не вызвать необъяснимых для меня вспышек гнева.
Она снова села.
— Ну так вот, — говорит она, убежденно кивая головой, — раз ты не понимаешь, значит, ты очень многое забыл. Даже больше, чем я думала. Ну вот хотя бы, помнишь свои прежние грехи? Ты приходил, говорил, уходил — и все невпопад. Представь, что все осталось, как было: ты вошел бы, на стенах висели бы маски и шали, я сидела бы на постели и сказала бы тебе (она запрокидывает голову и, раздувая ноздри, театрально произносит, словно потешаясь над самой собой): «Ну, чего ты ждешь? Садись». — И само собой, я бы ни в коем случае не предупредила тебя: — «Только не в кресло у окна».
— Ты подстраивала мне ловушки.
— Это были не ловушки… И конечно, ты — ты бы непременно направился прямехонько к креслу.
— И что бы со мной случилось? — спрашиваю я, оборачиваясь и с любопытством разглядывая кресло.
Вид у него самый обыкновенный, слащаво?уютный и удобный.
— Неприятности, — кратко отвечает Анни.
Я не расспрашиваю — Анни всегда окружала себя разнообразными табу.
— По?моему, я кое о чем догадываюсь, — говорю я. — Хотя это было бы очень странно. Постой, дай сообразить. В самом деле, комната эта совсем пустая. Согласись — это я заметил сразу же. Ну так вот, я вошел бы и впрямь увидел бы на стенах маски, шали и все прочее. Гостиница всегда кончалась у твоих дверей. Твой номер — это был уже другой мир… Ты бы не пошла мне открывать. Ты сидела бы, забившись в угол, может, даже прямо на полу, на красном ковре, который ты всюду с собой возила, и глядела бы на меня беспощадным взглядом, ожидая… Не успел бы я сказать слово, сделать движение, отдышаться, как ты начала бы хмуриться и я сразу почувствовал бы, что провинился, сам не знаю в чем. Потом с каждой минутой мои оплошности множились бы и я был бы кругом виноват…