Чтобы ликвидировать эту угрозу, пришлось собрать войска биорегуляции со всего Союза. Прежде чем они добились успеха, массы генетически идентичных растений вошли в мировую историю.
В этой борьбе у нас было чудо-оружие — Едоки. Выращенные в спешке, но с умом, из нутрий и ламантинов, и, естественно, человеческих зародышевых линий (которые всегда так волнуют горлопанов), гиасальвиниядные Едоки (другие названия: ламантрии, нутрантины, озерные коровы) распространились по терпящей бедствие экосистеме со всей быстротой, на какую только были способны их производители: «Инвитроген», «Призм», «Биоцин» и «Каталитика».
Кризис был преодолен, но Едоки остались — защищать БВО от грядущих напастей. Великие Озера они называли своей родиной. И, где бы они ни плавали, всегда возвращались, привязанные невидимой нитью пищевого снабжения, к своим берегам. И там их встречал Кормилец, такой как ваш покорный слуга, скромный трудяга диет-поводка.
— Как ты добиваешься, чтобы они подплывали? — спросила Шарман, как мне показалось, с неподдельным интересом.
— А вот так.
Я вынул карманкомп и набрал личный код. Опустил машинку в воду, где она принялась испускать ультразвуковой призыв.
Через несколько минут появился первый Едок.
Большой Едок. Глава колонии. Он был в полтора раза крупнее любого нутрантина и вдвое умнее. И только ему полагалась речевая приспособа.
Из воды вылетела мохнатая бурая торпеда. Большой Едок обрызгал нас с головы до ног — так он всегда здоровался, — и Шарман завизжала.
Он ухватился за пристань ловкими пальцами, но туловище осталось в воде. По морде озерной коровы сбегали ручейки. Уши и челюсти у нее были впечатляющие — генные инженеры не даром ели свой хлеб.
— Корби, — ухмыльнулся Большой Едок. — Как поживаешь?
Я дотронулся до скользкого маслянистого меха.
— Спасибо, Большой, все у меня в порядке. Как твоя хозяйка, как детеныши?
— У нее все хоро-шо. И у мелких хоро-шо. Мы караулим. Мы спим. Мы строим. Жизнь хоро-ша.
— Рад это слышать.
Шарман опустилась рядом со мной на корточки,
— А можно… Можно его погладить?
— Конечно. Большой Едок, это моя сестра Шарман.
— Шар-ман. Здрав-ствуй.
Сестра инстинктивно нашла и почесала любимое местечко Большого Едока, за ушами. Она как будто вернулась в невинные хроногоды.
— Ах, какие мы мяконькие да пушистенькие… Я не удержался:
— А мне казалось, у вас, Тараканов, млекопитающие не в чести…
Шарман тут же взъелась:
— Мы людей ненавидим, привилегированную расу.
Она как будто вернулась в невинные хроногоды.
— Ах, какие мы мяконькие да пушистенькие… Я не удержался:
— А мне казалось, у вас, Тараканов, млекопитающие не в чести…
Шарман тут же взъелась:
— Мы людей ненавидим, привилегированную расу. А бедненькие помеси ни в чем не виноваты, это вы их такими сделали. Мы солидарны со всеми угнетенными существами! И наступит день, когда…
— Когда что? Шарман не ответила.
— Демагогию порешь — в точности как этот маньяк, Чокнутый Кошак. Вот погоди, кто-нибудь стуканет — попадешь в кутузку.
Шарман встала:
— А мне плевать. Мы готовы сражаться за то, во что верим.
Большой Едок оборвал наш спор:
— Кор-би, зачем ты поз-вал меня?
— Ах да. Пора новую пилюлю пробовать. — Я открыл полученный от капитана Озтюрка пакет.
Большой Едок удивился:
— Поче-му сей-час? Мало дней про-шло.
— Сам знаю, что мало. Это особенная таблетка. Защита.
— За-щита? — Большой Едок взъярился: — Кто хочет зла стае?
— Бешеная помесь. — Я пропустил мимо ушей возмущенное фырканье Шарман.
Подумав, Большой Едок решил:
— Я дру-гих приве-ду.
Он исчез под водой, а мы с Шарман остались ждать. Вскоре подвалила стая Едоков.
Большинство Кормильцев — лентяи, они просто сигналят о доставке таблеток и выкладывают их на пирсе — по одной на каждую озерную корову. И если кто-нибудь не получит свою порцию или ошибка в программе вскоре вызовет смерть от внутренних кровоизлияний и тахикардии, Кормилец переживать не будет. Да и чего переживать из-за каких-то помесей? Всегда можно новых наделать.
Но это не по мне. Я своих подопечных всегда кормлю в индивидуальном порядке. К работе отношусь ответственно.
И вот, пока Большой Едок чинно наблюдал издали (он всегда получает дозу последним, заботится о том, чтобы никто в стае не остался обделенным), я одну за другой побросал новые таблетки ламантриям. А они появлялись, проглатывали и исчезали, и казалось, этой демонстрации усатых морд не будет конца.
Я покормил уже половину стаи (двадцать минут, пятьдесят ламантрий), как вдруг заметил краешком глаза молоденькую озерную корову, она приблизилась к Большому Едоку и что-то ему пропищала. Он выслушал и подплыл к пирсу.
И тут произошло нечто немыслимое — Большой Едок ударил меня по ладони, и оставшиеся таблетки полетели в воду.
— Пло-хие таб-летки, — заявил он. — Ко-ровы будут без ума.
— Чего? — растерялся я. — Ты что имеешь в виду?
— Ко-ровы не поплы-вут домой. Поплы-вут на Восьмую ста-нцию.
Восьмая станция — один из искусственных островов, насыпанных в озере Мич в разгаре войны с гиасальвинией. Он уже много лет заброшен, там ничего интересного нет, кроме многочисленных граффити в одном местечке, где в хорошую погоду устраивают пикники.