У Моргана дух перехватило от ужаса. Меньше всего Моргану нужны были неприятности с полицией. Проституция — серьезное обвинение даже для женщины. А уж парень, которого поймали продающим себя другому мужчине… Ну, о смертной казни речь не идет, но уж тюрьма светит наверняка, чертовски много лет тяжелой работы, а уж подумать, что может случиться с парнем вроде него в тюрьме… Но Морган вышел из дома на Кливленд-стрит, не имея при себе ничего, кроме одежды, что была на нем, полукроны, которой наградил его сверх счета последний клиент и которую ему удалось утаить от содержателей дома, да еще синяка под глазом.
И писем Эдди.
— Вот… — Он достал полкроны и протянул ей. — Вот все, что у меня осталось. Пожалуйста, Полли, я и так умру с голоду, только не говори констеблям.
. — Он достал полкроны и протянул ей. — Вот все, что у меня осталось. Пожалуйста, Полли, я и так умру с голоду, только не говори констеблям.
— Полкроны и только? — взвизгнула она. — Каких-то сраных полкроны? Вот ублюдок маленький! Только-только из дорогого дома, где богатей тебя на руках носили, — и ты даешь мне всего полкроны?
— Но это все, что у меня осталось! — в отчаянии захныкал он. — Они у меня все отобрали! Даже почти всю одежду! — Он горько усмехнулся. — Посмотри на мое лицо, Полли! Вот что они оставили мне в подарок!
— Что ж, копы изукрасят тебя получше, миленок! — Она повернулась и сделала шаг прочь. — Констебль!
— Погоди! — Морган схватил ее за руку. Она остановилась.
— Ну, чего еще?
Он облизнул пересохшие губы. Это все, что у него осталось… но если эта пьяная шлюха отправит его в тюрьму, что толку ему будет от писем Эдди? И кто сказал, что он должен отдать ей все?
— Есть у меня еще одна вещь. Очень ценная вещь.
— Чего за вещь? — прищурилась она.
— Письма…
— Письма? Да ты никак за дуру меня держишь?
— Но это ценные письма! Они стоят уйму денег! Взгляд прищуренных глаз оживился.
— И что за письма у тебя такие, Морган, что они стоят уйму денег?
Он снова облизнул губы.
— Любовные, — прошептал он. — От очень важного человека. Они написаны им самим и подписаны его именем. Там описано все, что он делал, когда приходил ко мне в тот дом, и все, что он собирался делать в следующий визит. Они стоят целое состояние, Полли. Я поделюсь ими с тобой. Он готов заплатить мне кучу денег, чтобы получить их обратно, — кучу денег, Полли. Завтра вечером он выкупит у меня первое из них. Я дам тебе часть этих денег…
— Денег? Ты дашь мне письма! — фыркнула она. — Ха! «Поделюся с тобой»! С твоего позволения я возьму письма, вот как! А ну, ублюдок маленький, гони письма! — Она протянула к нему жадную руку, и взгляд ее сделался угрожающим.
От ненависти к ней у Моргана сжались кулаки. Хорошо еще, что он не сказал этой суке, сколько всего у него писем. Он поделил их на две связки и спрятал одну в штаны, а другую под рубаху. Те, что лежали под рубахой, были написаны Эдди по-английски. Те же, которые он положил в карман штанов, представляли собой «особый сюрприз», который Эдди посылал ему в последний месяц их встреч. Грязная потаскуха не смогла бы прочитать в них ни слова. Он достал перевязанный бечевкой пакет из кармана и протянул ей.
— Вот, черт тебя побери! Желаю тебе позабавиться, читая их! — добавил он с мстительной усмешкой и побрел прочь, прежде чем та сообразила, что принц Альберт Виктор написал эти письма по-валлийски.
Теперь, несколько часов спустя, после того, как ему удалось найти какого-то матроса из порта, предпочитавшего более, так сказать, мужественные развлечения, Морган был пьян, обижен, изрядно напуган и ужасно одинок, а до его родного Кардиффа было далеко-далеко. Морган совершил глупость, чертовски ужасную глупость, когда уехал из Кардиффа, но теперь жалеть об этом было уже поздно. И не мог же он сидеть здесь всю ночь — любой проходящий констебль обратит на него внимание, и тогда он точно воспользуется гостеприимством отдела «Эйч» столичной полиции.
Морган щурился, вглядываясь в туман. Ему показалось, что он различает темную фигуру стоящего неподалеку мужчины, но тут туман соткался еще гуще, никто к нему так и не подошел, и он решил, что помочь ему встать на ноги некому, кроме него самого. Медленно подобрав под себя ноги, он оперся о стену и постепенно принял более или менее вертикальное положение, закашлялся и, дрожа, двинулся нетвердой походкой по окутанной туманом улице. Время от времени ему слышались близкие шаги за спиной, но, возможно, это просто туман и эхо искажали шум далеких кабаков: пьяный смех и пение. Во всяком случае, каждый раз, когда он оборачивался, он не видел ничего, кроме колышущейся желтой пелены. Поэтому он продолжал идти более или менее прямо, то и дело отталкиваясь от стены.
Он держал путь к убежищу, которое приглядел себе на случай, если у него не будет денег на ночлежку.
Открывшийся справа узкий проулок лишил его опоры. Он вильнул вбок, словно парусник, застигнутый врасплох внезапным шквалом, сделал несколько нетвердых шагов в сторону и, врезавшись в кирпичную стену, еле удержался от нового падения в грязь. Он тихо выругался себе под нос и тут снова услышал все тот же завораживающий шорох крадущихся шагов. Только на этот раз это не был обман слуха. Кто-то шел к нему в тумане, ускорив шаг.