— Да, Чарльз? Я слышал, как пришел его высочество. А, ваше высочество! Он шагнул вперед и протянул руку внуку королевы Виктории. — Добро пожаловать в «Тибор». Вы ведь знаете, мой дом всегда открыт для вас, днем и ночью. Не угодно ли вам пройти в гостиную?
Чарльз поклонился и, исполнив свой долг, растворился в глубине дома. Принц Альберт Виктор Кристиан Эдуард был высоким молодым человеком симпатичной наружности, с впечатляющими темными усами, шеей столь тонкой и длинной, что ему приходилось носить слишком высокие воротники, и самыми глупыми глазами из всех, что Джону Лахли приходилось видеть на человеческом лице. В руках он вертел скомканные сафьяновые перчатки. Дерганой, нервной походкой проследовал он за Лахли по коридору. Джон тщательно закрыл дверь, усадил своего пациента в кресло и налил ему основательную порцию бренди. Альберт Виктор, известный самым интимным своим друзьям как Эдди — а из всех интимных друзей Эдди Джон Лахли был самым, самым интимным, — проглотил бренди одним отчаянным глотком и тут же поспешил изложить причину своего прихода в таком состоянии.
— Я конченый человек, Джон! Я пропал… о Боже!, ты должен помочь мне, подсказать мне, что делать… — Эдди в отчаянии схватил Лахли за руки. — Я пропал! Ему нельзя позволить этого, ты же понимаешь, что со мной станет! Кто-то должен остановить его! Если моя бабка узнает… Боже праведный, это же погубит ее доброе имя, опозорит всю семью… Боже мой, да все правительство полетит к черту, ты ведь знаешь, что творится, Джон, ты сам мне говорил: все эти волнения среди рабочих, что мне делать? Он угрожает… угрожает! — требует денег, иначе катастрофа! Боже, я погиб, стоит хоть слову просочиться наружу… Бесчестье, тюрьма… Он слишком много на себя берет! Это уже вне рамок цивилизованного закона, Божьего закона… дьявол его побери!
— Ваше высочество, прошу вас, успокойтесь. — Он высвободил руки из вцепившихся мертвой хваткой пальцев Эдди и налил еще порцию бренди, основательнее первой. Впрочем, она исчезла с такой же скоростью. Он погладил Эдди по длинной шее, снимая напряжение, и сумел-таки успокоить его до такого состояния, чтобы тот смог говорить более внятно.
— Он высвободил руки из вцепившихся мертвой хваткой пальцев Эдди и налил еще порцию бренди, основательнее первой. Впрочем, она исчезла с такой же скоростью. Он погладил Эдди по длинной шее, снимая напряжение, и сумел-таки успокоить его до такого состояния, чтобы тот смог говорить более внятно. — Ладно, Эдди. Теперь расскажите мне медленно, что случилось.
— Помнишь Моргана? — неуверенным шепотом начал Эдди.
Лахли нахмурился. Разумеется, он знал Моргана. Морганом звали паренька-валлийца из Кардиффа, служившего главной приманкой одного из дорогих вест-эндских борделей — как раз здесь, на Кливленд-стрит, известной не только художниками и галереями, но и забавами для гомосексуалистов. Едва узнав, что его билет в мир славы, процветания и политического влияния увлекся пятнадцатилетним мальчишкой-проституткой с Кливленд-стрит, он накачал Эдди своими снадобьями для лучшей восприимчивости и в резкой форме потребовал от него немедленно прекратить с тем всякие отношения.
— Так что с Морганом? — негромко спросил Лахли.
— Я… я совершил глупость, Джон, мне очень жаль, просто такой он был… ну, такой, черт возьми, хорошенький, я прямо без ума от него был…
— Эдди, — мягко остановил его Лахли. — Что за глупость? Ты что, виделся с ним снова?
— Ох, нет, Джон, нет же, такого я не стал бы… я не встречался с ним с тех пор, как ты запретил мне. Только с женщинами, Джон, да с тобой…
— Тогда что такого ты сделал, Эдди, что называешь это глупостью?
— Письма… — прошептал тот.
Неприятный холодок пробежал по спине Джона Лахли.
— Письма? Какие еще письма?
— Я… я писал ему письма. Такие глупенькие любовные письма — ну, он был такой хорошенький и всегда так печалился, когда я от него уходил…
Лахли зажмурился. «Эдди, чертов маленький ублюдок!»
— Сколько писем, Эдди? — таким голосом задал он вопрос, что Эдди вздрогнул.
— Не сердись на меня, Джон! — Лицо принца исказилось от ужаса.
Потребовалось несколько минут и изрядное количество достаточно интимных ласк, чтобы убедить перепуганного принца в том, что Лахли вовсе на него не злится. Когда ему удалось снова успокоить Альберта Виктора, он повторил свой вопрос — на этот раз осторожнее.
— Так сколько было писем, Эдди?
— Восемь, кажется.
— Кажется? Ты должен вспомнить точно, Эдди. Это очень важно.
Эдди нахмурился, вспоминая.
— Восемь, их должно быть восемь, Джон. Видишь ли, я встречался с ним восемь недель подряд и посылал ему по письму каждую неделю, а потом познакомился с тобой, так что он мне больше не нужен. Да, точно восемь.
— Очень хорошо, Эдди. А теперь скажи, что так расстроило тебя в этих восьми письмах?
— Он хочет за них денег! Уйму денег! Тысячи фунтов, а не то он пошлет их в газеты и в Скотланд-Ярд, инспекторам, которые арестовывают за содомию! Джон, я погиб! — Эдди закрыл лицо руками. — Если я не заплачу ему столько, сколько он просит…
— Да-да, Эдди, он обнародует письма, и ты сядешь в тюрьму. Эту часть ситуации я очень хорошо понял, Эдди. А теперь скажи, как он требует заплатить? Куда доставить деньги и кому передать?