В доме ничего не осталось — только шкаф на кухне. Его мать всегда спала на кухне, и там стоял ее ореховый шкаф. Когда-то она заплатила за него тридцать долларов и уже никогда больше не покупала ничего столь внушительного. Кто-то забрал все вещи, а этот шкаф оставил. Он открыл ящики. В самом верхнем лежали два мотка шпагата, остальные были пусты. Он удивился, что никто не позарился на такой шкаф. Он взял шпагат и привязал ножки шкафа к половицам, а в каждом ящике оставил записки: «ЭТО ШКАФ ХЕЙЗЕЛА МОУТСА. НЕ ТРОЖЬ — ПОЙМАЮ И УБЬЮ».
В полусне он думал о шкафе и решил, что его матери легче теперь лежать в могиле, — она знает, что шкаф под охраной. Если она придет ночью, то сразу увидит. Он размышлял, ходит ли она по ночам и навещает ли дом? Она придет с тем же выражением лица, неуспокоенным и настороженным, которое он видел сквозь щель в гробу. Он видел ее лицо в щель, когда начали опускать крышку. Тогда ему было шестнадцать. По ее лицу пробежала тень, опуская уголки рта, словно и смертью она была так же недовольна, как прежде жизнью, — точно хотела выпрыгнуть, откинуть крышку, вылететь наружу и, наконец, получить удовольствие: но тут гроб закрыли. Может быть, она хотела вылететь оттуда, может быть, хотела прыгнуть. Он видел ее во сне — жуткую, словно гигантская летучая мышь; она пыталась вырваться оттуда, но на лицо бесконечно наползала тень, и крышка закрывалась. Он видел, как крышка закрывается
изнутри, опускается все ниже, отрезая свет и комнату. Он открыл глаза — крышка приближалась, он рванулся в щель, протиснул голову и плечи, завис, чувствуя тошноту, в тусклом свете, падающем на ковер на полу.
Он видел, как крышка закрывается
изнутри, опускается все ниже, отрезая свет и комнату. Он открыл глаза — крышка приближалась, он рванулся в щель, протиснул голову и плечи, завис, чувствуя тошноту, в тусклом свете, падающем на ковер на полу. Протиснувшись над занавеской полки, он заметил в другом конце вагона проводника — белый неподвижный силуэт в темноте, не сводивший с него глаз.
— Мне плохо, — позвал он. — Я не могу взаперти в этой штуке. Выпусти меня.
Проводник все так же смотрел на него, не шелохнувшись.
— Господи Иисусе, — сказал Хейз, — Господи Иисусе. Проводник не двигался.
— Иисус давно отвалил отсюда, — произнес он с горьким торжеством.
ГЛАВА 2
Хейз попал в Толкинхем только на следующий день, в шесть вечера. Утром он вышел из вагона на какой-то платформе подышать свежим воздухом, на что-то загляделся, и тут поезд тронулся. Он погнался за ним, но шляпу сдуло ветром, и пришлось бежать за ней. К счастью, он взял с собой рюкзак, опасаясь, что в него залезут и что-нибудь стащат. Пришлось прождать шесть часов на этой платформе, пока не подошел нужный поезд.
Сойдя в Толкинхеме, он сразу увидел вывески и рекламы: «АРАХИС», «ВЕСТЕРН ЮНИОН», «АЯКС», «ТАКСИ», «ОТЕЛЬ», «КОНДИТЕРСКАЯ». Большинство были электрическими — загорались и гасли или залихватски подмигивали. Хейз шел очень медленно, держа рюкзак за лямку. Он смотрел по сторонам, вглядываясь то в одну вывеску, то в другую. Прошел всю платформу, потом вернулся, словно снова собирался сесть в поезд. Под тяжелой шляпой его лицо было строгим и решительным. Никто из прохожих не догадался бы, что ему некуда идти. Несколько раз он обошел забитый народом зал ожидания, но ему не хотелось сидеть там на скамейке. Надо было найти укромное место.
Наконец он толкнул дверь со скромной черно-белой табличкой: «МУЖСКОЙ ТУАЛЕТ. ТОЛЬКО ДЛЯ БЕЛЫХ».
Он вошел в тесное помещение: с одной стороны тянулся ряд умывальников, с другой — деревянные кабинки. Стены, некогда выкрашенные в жизнерадостный ярко-желтый цвет, теперь позеленели и были покрыты надписями и детальными изображениями частей как мужского, так и женского тела. Некоторые кабинки запирались, на одной дверце чем-то вроде цветного мелка было крупно написано: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ» — и три восклицательных знака, а также рисунок, похожий на змею. Сюда Хейз и вошел.
Некоторое время он просидел в тесной кабинке, изучая надписи на стенах и двери, пока слева от рулона туалетной бумаги не заметил одну любопытную. Кто-то вывел явно нетрезвой рукой:
Миссис Леора Уоттс!
Проезд Бакли, 60.
Самая гостеприимная постель в этом городе!
Брат.
Поразмыслив, он вынул из кармана карандаш и записал адрес на конверте.
На улице Хейз поймал желтое такси и назвал шоферу адрес. Шофер был низкорослый, в большой кожаной кепке; изо рта, точно посередине, торчал окурок сигары. Они проехали несколько кварталов, пока Хейз не заметил, что шофер наблюдает за ним в зеркальце.
— Вы ведь не из ее друзей, а? — спросил шофер.
— Никогда ее раньше не видел.
— А откуда про нее знаете? Обычно она не водит компанию с проповедниками. — Когда он говорил, сигара не шевелилась; слова вылетали изо рта, огибая ее с двух сторон.
— Я не проповедник, — нахмурился Хейз. — Увидел ее имя в туалете.
— А смахиваете на проповедника,- сказал шофер,- У вас шляпа, как у проповедника…
— Неправда. — Хейз наклонился вперед и крепко стиснул спинку переднего сиденья. — Шляпа как шляпа.
Они остановились возле небольшого домика между заправочной станцией и пустырем. Хейз вышел и сунул деньги в окно такси.