Каждый месяц он получал от правительства деньги за то, что война сделала с чем-то у него внутри, так что работать ему было не обязательно. Хозяйку всегда поражало, что у других людей водятся деньги. Узнав о чьих-нибудь доходах, она начинала докапываться до их истоков и неизменно убеждалась, что истоком является она сама. Она была уверена, что налоги, которые она платит, поступают в самые никчемные в мире кошельки, что правительство не только посылает ее деньги всяким заграничным неграм и арабам, но и содержит своих слепых дураков и всех идиотов, которые умеют только расписываться на чеке. Она чувствовала, что имеет право вернуть себе как можно больше из того, что у нее отобрали, — деньги или что-то иное, словно ей когда-то принадлежал весь мир, а потом его растащили по кусочку. Она стремилась заполучить всякую вещь, которая оказывалась перед глазами, и больше всего ее бесила мысль, что совсем рядом, под рукой, спрятано нечто ценное, чего она не в силах разглядеть.
Ей казалось, что живущий в ее доме слепой что-то видит. Он все время ходил с настороженным видом, словно всматривался во что-то перед собой. Даже когда просто сидел на стуле, казалось, его взгляд постоянно к чему-то прикован. Но она-то знала, что он абсолютно слеп. Она уверилась в этом, когда он снял тряпку, которой первое время завязывал глаза. Одного пристального взгляда было достаточно, чтобы понять, он сделал именно то, что обещал. Другие жильцы, после того как он снял повязку, поначалу на цыпочках обходили его при встрече, провожая долгим взглядом, но постепенно привыкли и перестали обращать на него внимание, а вновь приехавшие порой и не знали, что он сделал это сам. Жильцов сразу оповестила о случившемся девчонка Хокса. Она видела, как он это сделал, и стала с визгом бегать по всем комнатам, так что собрались все жильцы. Редкая стерва эта девчонка, думала хозяйка. Первое время все крутилась вокруг да около, а потом смоталась, сказав, что с нее хватит свихнувшегося на Иисусе слепого и вообще она соскучилась по папе, который бросил ее, уплыв на банановозе. Хозяйка надеялась, что ее папаша уже давно лежит на дне морском, поскольку он задолжал ей за месяц. Через две недели девчонка, разумеется, вернулась и снова взялась его обхаживать. Она была в новой желтой кофте, и на весь квартал было слышно, как она кричит и визжит на слепого, который никогда ей не отвечал.
Она была в новой желтой кофте, и на весь квартал было слышно, как она кричит и визжит на слепого, который никогда ей не отвечал.
Хозяйка содержала порядочный дом и сказала об этом слепому. Она сказала ему, что пока девочка живет вместе с ним, он должен платить за комнату двойную плату; она сказала, что есть вещи, которые она понимает, и есть такие, которых не понимает вовсе. Она решила, что он сам сможет расшифровать ее слова, и ждала ответа, скрестив руки на груди. Но он ничего не сказал, просто отсчитал три лишних доллара и протянул ей.
— Этой девчонке, мистер Моутс, — сказала она, — нужны от вас только деньги.
— Если ей этого хочется, — сказал он, — пусть получит. Я буду за нее платить.
Хозяйка не смогла вынести мысли, что налоги, которые она платит, идут на такую пакость.
— Не делайте этого, — быстро сказала она, — у нее нет на это права.
На следующий день она вызвала людей из социального обеспечения и договорилась, что девчонку заберут в приют.
Хозяйке было любопытно, сколько денег слепой получает каждый месяц от правительства, и, поскольку он все равно ничего не видел, она решила, что может это проверить. Обнаружив в почтовом ящик конверт с пособием, она открыла его над паром, проверила содержимое и решила, что имеет право повысить квартплату. По уговору она готовила ему еду, а поскольку цены на продукты повысились, с чистой совестью можно было увеличить и плату за них; но даже после этого она не могла отделаться от мысли, что ее обманывают. Почему он ослепил себя, а не покончил с собой? Наверняка у него был некий план, и, может, теперь он видит что-то, неведомое зрячим? Тогда она решила выяснить о нем все, что можно.
— Откуда вы родом, мистер Моутс? — спросила она как-то раз, когда они сидели на крыльце.- Вряд ли у вас остался кто-нибудь из родии?
Она знала, что лучше не торопить его с ответом, и продолжала:
— У меня тоже никого не осталось. А вот у мистера Флуда вся семья жива, кроме него самого. — Ее звали миссис Флуд. — Вечно приезжали сюда побираться, потому что у мистера Флуда были деньги. Он разбился на аэроплане.
Помедлив, он ответил:
— Мои все умерли.
— Мистер Флуд, — повторила она, — разбился на аэроплане.
Постепенно ей стало нравиться сидеть с ним вот так на крыльце, но она никогда не могла сказать точно, знает ли он, что она рядом. Даже когда он отвечал ей на вопрос, она не была уверена, сознает ли он, что говорит с ней. Именно с ней. С миссис Флуд, хозяйкой дома, а не просто с кем-то
там. Они сидели рядом, он — неподвижно, она — покачиваясь на стуле, он не произносил и пары слов, она же могла говорить, не умолкая. Если она сидела молча, погрузившись в раздумья, то, сама того не желая, двигала стул вперед и начинала всматриваться в слепого. С улицы могло показаться, что она сидит рядом с трупом.