Мальчик не нуждался в этих словах. В его душе жила глубокая, черная, безмолвная уверенность, что единственный способ избежать Иисуса — не грешить. В двенадцать лет он уже точно знал, что станет проповедником. Позже он видел, как Иисус перебегает от дерева к дереву на задворках его сознания — дикая фигура в лохмотьях, требующая, чтобы он обернулся и сошел во тьму, где неизвестно, куда ступать, где он может ходить по воде, не ведая об этом, а потом узнать — и утонуть. Он хотел остаться в Истроде, где его глаза были открыты, руки держали знакомые вещи, ноги стояли на привычной тропе, и язык не болтал бы лишнего. Когда ему исполнилось восемнадцать, его призвали в армию, и он решил, что войну придумали специально, чтобы ввести его во искушение, и выстрелил бы себе в ногу, если б не верил, что сможет вернуться через несколько месяцев неразвращенным. Он не сомневался, что сумеет воспротивиться злу; эту силу, как и облик, он унаследовал от деда. Он думал, что если правительство не уничтожит его за четыре месяца, он, в любом случае, сбежит. Когда ему было восемнадцать, он решил, что даст им ровно четыре месяца своего времени. Он отсутствовал четыре года и не вернулся даже на побывку.
Единственными вещами из Истрода, которые он взял с собой в армию, были Библия в черном переплете и очки в серебряной оправе, принадлежавшие матери. В деревенской школе он выучился читать и писать, но разумней было бы не учиться вовсе; все равно читал он только Библию. Читал он не часто, но всякий раз надевал материнские очки. От них глаза уставали, и приходилось быстро откладывать книгу. Всем в армии, кто попытается приобщить его к греху, Хейз решил говорить, что он из Истрода, Теннесси, что собирается вернуться туда и навсегда там остаться; что хочет стать проповедником Евангелия и не намерен обрекать свою душу на погибель ради правительства или какой бы то ни было заграницы, куда его могут послать.
Через пару недель на военной службе, когда у него появились друзья — не настоящие друзья, просто ему пришлось жить с ними рядом,- он получил долгожданную возможность: приглашение. Он достал из кармана материнские очки и надел их. Потом сказал, что не пойдет с ними даже за миллион долларов и пуховую перину в придачу; сказал, что он из Истрода, Теннесси, и не собирается обрекать свою душу на погибель ради правительства или какой бы то ни было заграницы… Но тут его голос сорвался, и он умолк. Только смотрел на них, стараясь казаться непреклонным. Друзья сказали, что никому не нужна его дурацкая душа, кроме священника, и он вынужден был ответить, что ни один священник, будь он хоть самим Папой, ничего не сможет поделать с его душой.
Они сказали, что нет у него никакой души, и отправились в свой бордель.
Прошло немало времени, прежде чем он поверил им, потому что хотел им верить. Больше всего на свете он хотел поверить им и отделаться от всего раз и навсегда, и тут появилась возможность сделать это, оставшись неразвращенным: поверить в ничто, а не во зло. Армия забросила его на край света и забыла о нем. Он был ранен, и о нем вспомнили только для того, чтобы извлечь шрапнель из грудной клетки, — ему сказали, что вынули ее, но не показали, и он все время чувствовал ее внутри, ржавую и ядовитую. Потом его перебросили в другую пустыню и снова забыли. У него было достаточно времени, чтобы изучить свою душу и убедить себя, что ее не существует. Полностью уверившись в этом, он понял, что знал об этом всегда. Беда только в том, что он скучал по дому, — к Иисусу это отношения не имело. Когда армия наконец его отпустила, ему было приятно думать, что его так и не развратили. Он хотел одного — вернуться в Ист-род, Теннесси. Библия в черном переплете и материнские очки лежали на дне рюкзака. Он уже вообще ничего не читал, но хранил Библию, потому что она напоминала ему о доме. Очки остались на случай, если зрение вдруг ухудшится.
Два дня назад армия освободила Хейза в городе на три сотни миль севернее места, где он хотел оказаться, и он тут же пошел на вокзал и купил билет до Мэлси — ближайшей к Истроду станции. До поезда оставалось четыре часа, и Хейз заглянул в темный магазин у вокзала. Это была тесная, пахнущая картоном лавка, в глубине было совсем темно. Он забрался в самый дальний конец и купил синий костюм и черную шляпу. Военную форму он положил в бумажный пакет и запихнул в урну на углу. При дневном свете новый костюм оказался ярко-голубым, а шляпа словно окостенела от ярости.
В Мэлси он добрался в пять дня и больше половины дороги до Истрода проехал на грузовике с хлопком. Остаток пути преодолел пешком и добрался в девять вечера, когда только стемнело. Дом был черен как ночь, которой был открыт; хотя Хейз заметил, что забор местами повалился, а сорная трава проросла сквозь настил крыльца, он не сразу понял, что перед ним не дом, а лишь его остов. Он смял конверт, поднес к нему спичку, прошелся по пустым комнатам, поднялся на второй этаж, спустился вниз. Когда конверт сгорел, он поджег другой и обошел все комнаты еще раз. Ночь он провел на кухонном полу, доска свалилась ему на голову с потолка и поранила лицо.