Невзирая на издержки наследственного платья, Кувыркс нашел, что она выглядит прекрасно. Было в ней что-то такое, от чего у него…
Скрипнув зубами, он попытался сконцентрироваться на обеспечении безопасности церемонии. В различных удобных для наблюдения точках зала он расставил стражей — на тот случай, если герцог Сто Гелитский попытается в последнюю минуту внести какие-либо изменения в порядок наследования королевской власти. Кувыркс также напомнил себе о необходимости наблюдения за самим герцогом, который сидел в переднем ряду со странно спокойной улыбкой на лице. Взгляд герцога остановился на Кувырксе, и тот поспешно отвел глаза.
Первосвященник воздел руки, призывая к молчанию. Когда старик обратился лицом к Пупу и принялся надтреснуто взывать к богам, Кувыркс бочком двинулся к жрецу.
Кувыркс позволил себе вновь скользнуть взглядом по герцогу.
— Услышьте меня, м-м, о боги… Смотрит ли Сто Гелитский наверх, в сумрак стропил, где колышутся, как призраки, знамена?
— …Услышь меня, о Слепой Ио Стоглазый; услышь меня, о Великий Оффлер, Меж Чьих Зубов Вьются Птицы; услышь меня, о Милосердный Рок; услышь меня, о Золотая, м-м, Участь; услышь меня, о Семирукий Сек; услышь меня, о Лесной Хоки; услышь меня, о…
С тупым ужасом Кувыркс осознал, что старый хрен, вопреки всем инструкциям, намерен перечислить всех. На Плоском мире имелось более девятисот известных богов, и богословы-исследователи ежегодно открывали новых.
На Плоском мире имелось более девятисот известных богов, и богословы-исследователи ежегодно открывали новых. Это могло занять многие часы. Собрание уже начинало ерзать и беспокойно елозить ногами.
Кели стояла перед алтарем. Ее лицо выражало ярость. Кувыркс пихнул первосвященника под ребра, что, однако, не возымело какого-либо видимого эффекта. Тогда он принялся подавать знаки молодому служке, яростно поднимая и кривя брови.
— Останови его! — прошипел он. — У нас нет времени!
— Боги будут недовольны…
— Не так недовольны, как я, а я — здесь. Служка мгновение вглядывался в лицо Кувыркса, после чего решил, что с богами лучше объясниться позже.
Похлопав первосвященника по плечу, он зашептал ему что-то на ухо.
— О Стейкхегель, Бог, м-м, Коровьих Хлевов На Отшибе; услышь меня, о…
Да-да? Что такое?
«Шу-шу-шу-шу.»
— Это, мой друг, серьезное нарушение. Ну хорошо, перейдем сразу к, м-м, Перечислению Родословной.
«Шу-шу-шу-шу.»
Первосвященник, нахмурившись, воззрился на Кувыркса или, по крайней мере, на то место, где, как он считал, тот находился.
— Ох, ну ладно. Приготовь, м-м, фимиам и благовония для Исповедания Четырехкратной Тропы.
«Шу-шу-шу-шу.»
Лицо первосвященника омрачилось.
— Я полагаю, м-м, о краткой молитве не может быть и речи? — ядовито произнес он.
— Если некоторые здесь не пошевелятся, — сдержанно заявила Кели, — то будут неприятности.
«Шу-шу-шу.»
— Не знаю, — ответил первосвященник. — В таком случае стоит ли вообще затрудняться религиозной, м-м, церемонией. В общем, ведите сюда этого проклятого слона.
Служка, стрельнув в Кувыркса яростным взглядом, помахал стражникам.
Пока они толкали вверенного их заботам слегка покачивающегося клиента, подгоняя его криками и заостренными палками, молодой жрец незаметно приблизился к Кувырксу и сунул ему в руку какой-то предмет.
Тот посмотрел. Предмет оказался водонепроницаемой шляпой.
— Это обязательно?
— Он очень набожный, — объяснил служка. — Нам могут понадобиться трубки для дыхания под водой.
Слон достиг алтаря. Его заставили, преклонить колени. Он икнул.
— Ну, где он, наконец? — рыкнул первосвященник. — Давайте же покончим с этим, м-м, фарсом!
Знакомое «шу-шу» донеслось со стороны служки. Первосвященник прислушался, мрачно кивнул, взял нож для жертвоприношений с белой ручкой и обеими руками вознес его над головой. Зал, затаив дыхание, наблюдал. Затем он снова опустил нож.
— Где прямо передо мной?
«Шу-шу…»
— Разумеется, я не нуждаюсь в твоей помощи, юноша! Я приносил в жертву мужчину и мальчика… м-м, женщин и животных. Я занимаюсь этим семьдесят лет, и, если когда-нибудь я не смогу удержать в руках, м-м, нож, можешь уложить меня в земляную постель!
И, широко размахнувшись, он опустил лезвие, которое, по чистой случайности, нанесло слону поверхностную рану на брюхе.
Бедное животное вышло из приятного задумчивого ступора и издало пронзительный рев. Служка в ужасе поднял голову, встретил взгляд пары крошечных налитых кровью глазок, щурившихся на него с высоты разъяренного туловища, и одним прыжком очистил алтарь.
Слон был в ярости. Туманные путаные воспоминания затопили его больную голову: воспоминания о факелах и криках, о людях с сетями, клетками и копьями, о долгих, долгих годах, проведенных за тяганием тяжелых стволов.
Опустившись на камень алтаря, слон, к собственному удивлению, раскроил его надвое, клыками, точно рычагами, поднял обе части в воздух и затем, предприняв безуспешную попытку выдернуть с корнем каменную колонну и ощутив внезапную потребность в глотке свежего воздуха, ринулся прочь из зала, скрипя артритными суставами.
Не разбирая дороги, слон врезался в дверь. В крови животного пел зов стаи и искрился алкоголь. Он сорвал дверь с петель и кренясь понесся дальше, пересек внутренний двор, разнес в щепки внешние ворота, рыгнул, громоподобно протопал по спящему городу и все еще набирал скорость, когда вдруг уловил в ночном бризе запах далекого темного континента — Клатча. Подняв хвост, он последовал древнему зову родины.