И, даже утопая, он с ужасом ждал, когда пойдет прокручиваться отрезок между днем свадьбы и настоящим периодом. Ему пришло в голову, что Гвлэдис скоро станет вдовой. Эта мысль немного развеселила его. Фактически Терпсик во всем старался видеть лучшую сторону. И, пока он благодарно погружался в ил, Терпсика поразила мысль, что впереди его ждет только хорошее…
Но чья-то рука сгребла его за волосы и вытащила на поверхность. Мир неожиданно заполнился болью. Перед глазами поплыли призрачные синие и черные пятна. Легкие горели. Глотка превратилась в трубку, терзаемую нестерпимой мукой.
Руки — холодные руки, от прикосновения которых стыла кровь в жилах и которые походили на перчатки с игральными костями внутри, — протащили его по воде и бросили на берег, где после нескольких чисто символических попыток Терпсика продолжить собственное утопление его силой заставили вернуться к тому, что сходит за жизнь.
Терпсик нечасто сердился, потому что Гвлэдис этого не терпела. Но он чувствовал себя обманутым. Его родили, не спросив, женили, потому что Гвлэдис со своим папашей поставили себе такую цель, а единственное крупное человеческое достижение, которое принадлежало ему и только ему, сейчас было грубо вырвано у него из рук. Несколько секунд назад все было так просто. А сейчас опять стало сложным.
Не то чтобы он хотел умереть. Разумеется нет. К вопросу самоубийства боги подходили очень жестко. Он просто не хотел, чтобы его спасали.
Красными глазами, сквозь щелки в маске из ряски и слизи, он воззрился на возвышающуюся над ним туманную фигуру и закричал:
— Чего ради тебе понадобилось спасать меня?
Ответ встревожил его. Терпсик обдумывал услышанное, пока ковылял домой.
Этот ответ сидел в уголке Терпсикова сознания, пока Гвлэдис ругалась на чем свет стоит из-за состояния его одежды. Он белкой скакал у него в голове, пока Терпсик сидел у огня, виновато чихая, поскольку вторая вещь, которую Гвлэдис не терпела, — это когда он болеет. Он лежал, скорчившись и часто вздрагивая, в холодной постели, и загадочный ответ заполонил его сны, точно айсберг. В бреду и жару он то и дело бормотал: «Что он хотел сказать этим «ЧТОБЫ ВСТРЕТИТЬСЯ ЕЩЕ РАЗ»?»
* * *
В городе Сто Лате ярко пылали факелы. На целые взводы была возложена обязанность постоянно обновлять их. Улицы сияли. Шипящие огни загоняли в углы ни в чем не повинные тени, которые столетиями каждую ночь тихо занимались своим делом. Факелы освещали древние замшелые закоулки, откуда из глубины своих нор поблескивали глазками растерявшиеся крысы. Вынуждали попрошаек воздерживаться от ежевечернего обхода и оставаться в своих каморках. Полыхали в ночном тумане ореолами желтого света, который затмевал бьющие из Пупа потоки холодного сияния. Но главное, что они освещали, было лицо принцессы Кели.
Оно было повсюду. Его изображением залепили каждый сантиметр любой плоской поверхности. Бинки галопировала по сияющим улицам, между принцессами Кели на дверях, стенах и фронтонах. Мор изумленно взирал на плакаты с изображением своей любимой: она смотрела на него со всех поверхностей, до которых только сумели добраться слуги со своим клеем.
Что еще более странно, никто, похоже, не обращал на портреты особого внимания.
Хотя ночная жизнь Сто Лата не могла похвастаться такой колоритностью и событийностью, как жизнь Анк-Морпорка (разве заурядная корзина для использованной бумаги может соперничать с муниципальной свалкой?), улицы, тем не менее, кишели людьми. Стены сотрясались от пронзительных зазывных воплей торговцев, игроков, продавцов сладостей, наперсточников, карманников и — изредка — бледного восклицания честного продавца, который забрел сюда по ошибке и теперь не мог заработать на жизнь. Пока Мор ехал сквозь это, в его уши вплывали обрывки разговоров на полдюжине различных языков; он осознал и принял, как данность, тот факт, что все они для него понятны.
Наконец, спешившись, он повел лошадь по Стенной улице в тщетных поисках дома Кувыркса. Он нашел здание только потому, что выпирающий гигантским волдырем кусок стены под ближайшим плакатом издавал приглушенные ругательства.
Осторожно протянув руку, Мор оторвал полоску бумаги.
— Больфое фпафибо, — раздался голос горгульи-придверницы. — Как тебе это нравитфя? В одну минуту ты фивефь нормально, а в следуюфую минуту у тебя полон рот клея.
— Где Кувыркс?
— Отправилфя во двореф. — Горгулья покосилась на Мора и подмигнула отлитым из железа глазом. — Какие-то люди прифли и унефли вфе его вефи.
Потом прифли другие и залепили вфе фотографиями его подруфки. Фволочи, добавила она.
Мор залился краской.
— Его подружки?
Придверница, ведущая свое происхождение от демонов, в ответ захихикала.
— Какие-то люди прифли и унефли вфе его вефи.
Потом прифли другие и залепили вфе фотографиями его подруфки. Фволочи, добавила она.
Мор залился краской.
— Его подружки?
Придверница, ведущая свое происхождение от демонов, в ответ захихикала.
Ее смех звучал так, как будто ногтями провели по стопке бумаги.
— Да, — сказала она. — Ефли тебе хочетфя фнать, они вроде как немного торопилифь.
Мор снова очутился на спине Бинки.