Еще глубже залегали созданные человечеством постройки и механизмы. (Вполне возможно, там были и творения иных рас, ибо в некоторых главах моей коричневой книги косвенным образом говорится, что раньше здесь обитали колонии существ, которых мы называем какогенами, хотя состоят они из великого множества племен, столь же отличающихся одно от другого, как и от нас. ) Я видел и металлы, цвета которых можно было определить как зеленый и синий — в том смысле, в каком мы называем медь красной, а серебро белым; эти цветные металлы имели столь причудливые формы, что я недоумевал, не произведения ли это искусства, не части ли неведомых машин; и очень может быть, что между некоторыми из тех неизвестных народов не существует никаких различий.
Когда я преодолел чуть больше половины пути, линия сдвига породы совпала с облицованной плитами стеной какого?то большого дома, и моя извилистая тропа прорезала ее поперек. Рисунка, в который складывались эти плиты, я так и не разгадал: при спуске я находился слишком близко к скале, а когда наконец достиг ее подножия, стена оказалась чересчур высоко и, кроме того, была скрыта за дрожащим туманом падающих брызг. Пока я был в пути, я видел этот рисунок, как насекомое могло бы видеть лицо на портрете, по которому ползет. Плиты были разнообразных форм, хотя и прилегали друг к другу очень плотно, и поначалу я принял их за изображения птиц, ящериц, рыб и прочих тварей — звеньев единой жизненной цепи.
Теперь мне кажется, что я ошибался, и плиты были некими геометрическими формами, содержания которых я так и не понял, диаграммами столь сложными, что в них проступали очертания одушевленных существ, подобно тому как формы существующих животных проступают в замысловатой структуре сложных молекул.
Как бы то ни было на самом деле, формы этих плит не связывались у меня в цельную картину или схему. Они были испещрены разноцветными линиями, словно их обжигали много эр назад, но в то же время так ярки и своеобычны, что казалось — их только что расписала кисть художника?титана. Цвета были, по большей части, белый и оттенки берилла, но, сколько бы я ни останавливался, сколько бы ни пытался понять, что же там изображено (письмена, лица, узор из черточек и углов или орнамент из переплетенных листьев), я ничего не мог разобрать. Вероятно, там можно было увидеть все, что угодно, или не увидеть ничего — в зависимости от того, где стоит зритель, а также от пристрастий последнего.
Когда загадочная стена осталась позади, спускаться стало намного легче. Мне больше не приходилось карабкаться вниз по отвесному склону, и, хотя предстояло преодолеть еще несколько ступенчатых отрезков, путь уже не был так узок и крут, как прежде. Я и не заметил, как достиг подножия, и теперь с изумлением смотрел на свою тропинку, словно моя нога никогда не ступала по ней, — и действительно, некоторые участки оказались разрушенными из?за обвалов, отколовших от горы целые куски, и на вид совершенно непроходимыми.
Домик, который я заметил сверху, теперь был скрыт за деревьями, однако дым из его трубы четко виднелся на фоне неба. Я двинулся через лес, гораздо более пологий, чем тот, где протекал ручей. Темноствольные деревья, пожалуй, казались несколько старше. Огромные южные папоротники мне не попадались, да я и не встречал их нигде севернее Обители Абсолюта, разве что в садах Абдиеса, где их специально выращивали. Зато здесь у корней деревьев росли лесные фиалки с глянцевитыми листьями и цветами, живо напомнившими мне глаза несчастной Теклы, и мхи, подобные богатейшему зеленому бархату, ковром застелившие землю и укутавшие стволы дорогой тканью.
Прежде чем я увидел домик или иное свидетельство присутствия людей, до меня донесся собачий лай. Тишина и очарование леса мгновенно рассеялись — не полностью, но непосредственность созерцания уже была утрачена. Я почувствовал, как некая тайная жизнь, древняя и чуждая мне, но в то же время благосклонная, уже собиравшаяся поведать мне свое сокровенное знание, в последний момент отступила, словно выдающийся мастер, например, музыкант, которого я многие годы тщился привлечь в свой дом и который в конце концов пришел, но, постучав, услыхал голос другого гостя, неприятного ему человека, опустил руку, повернулся и удалился, чтобы никогда больше не возвращаться. И все?таки какое облегчение я испытал! Два долгих дня я был совершенно один, сначала — на изрезанных трещинами каменных пространствах, потом — среди холодного великолепия звезд, а после — под баюкающим дыханием древнего леса. Теперь же этот резкий знакомый звук напомнил мне об уюте человеческого жилища — не просто напомнил, но заставил вообразить его так живо, словно я уже был там. Еще не видя пса, я уже знал, что он будет похож на Трискеля; так и вышло: правда, у него было четыре лапы вместо трех, узкий, слегка вытянутый череп и окрас темно?палевый, а не львиный, но зато знакомые живые глаза, виляющий хвост и свисающий из пасти язык. Сначала пес принял боевую стойку, но я заговорил с ним, и война не состоялась. Через двадцать шагов мне уже было позволено почесать его за ухом. Когда я вышел на поляну к домику, пес, играя, прыгал вокруг меня. Каменные стены домика были едва выше моего роста. Такой крутой соломенной крыши я еще не видал; плоские камни удерживали солому, чтобы ее не сдуло горным ветром. Короче, это был дом одного из крестьян?первопроходцев — гордости и отчаяния нашего Содружества: они могли целый год кормить население Нессуса излишками своего продукта, но потом их самих приходилось кормить, чтобы не умерли с голоду.
Короче, это был дом одного из крестьян?первопроходцев — гордости и отчаяния нашего Содружества: они могли целый год кормить население Нессуса излишками своего продукта, но потом их самих приходилось кормить, чтобы не умерли с голоду.
Если к дому не ведет мощеная дорожка, то по траве на топтанной земле можно определить, часто ли по ней ступает нога человека. Здесь же я заметил лишь маленький, не больше косынки, квадрат обнаженной земли у самого крыльца. Я решил, что обитатель этой хижины (одиночка — судя по моим наблюдениям) может испугаться, если я появлюсь в дверях без предупреждения; пес давно перестал лаять, и потому я, остановившись на краю поляны, громко выкрикнул приветствие.