Коррекция немощных — «точечное» искусство.
Вошел в контакт, быстро сделал, что в твоих силах, — минута, другая, и контакт следует прекратить без отлагательств. Раз за разом: коррекция, пауза, вмешательство, отход на безопасную позицию… Обоим — и кукле, и кукольнику — требуется отдых после самого кратковременного «срастания». Иначе первому грозит осложнение болезни, а второму — нервное истощение.
Адова работенка.
Лючано уже имел честь раньше видеть графа Мальцова. Трижды — до заключения в Мей-Гиле, дважды — после. И всегда поражался, как маэстро Карлу удается сводить к минимуму двигательные проблемы Аркадия Викторовича.
Честно говоря, набор этих проблем заставил бы спасовать кого угодно.
Скованность мышц, вечный тремор. Движения пальцев рук напоминают счет денег. «Шаркающая» походка, когда у графа наступал период облегчения и он покидал кресло.
Амимия лица — так называемое «крашеное яйцо». Трудности с началом любого движения — и аналогичные трудности с завершением. Его сиятельству, например, было одинаково сложно как пойти по прямой дороге, так и затем остановиться…
Моторика бомбардир-майора пострадала во время боевого рейда от конвульсий агонизирующего, но еще опасного «дракона» — флуктуации континуума класса 2D-15+, согласно реестру Шмеера-Полански. Психически граф, человек еще не старый, был здоров целиком и полностью, сохраняя рассудок, острый как бритва. Речь его оставалась связной, если не считать легкого пришепетывания. Но тело, некогда сильное и ловкое тело всадника, стрелка и фехтовальщика, способного ночь напролет отплясывать мазурки и кадрили…
Увы.
Божья кара, шептались враги Мальцова.
Надежды нет, выносили вердикт медики.
«Вызов невропасту», — говорил Карл Мария Родерик О'Ван Эмерих, директор театра «Filando». И неизменно принимал этот вызов, стоило Аркадию Викторовичу выйти на связь с маэстро.
— Ты летишь со мной, — приказывал маэстро, махнув рукой в адрес Лючано.
Тарталья соглашался и летел.
В сущности, Лючано нечего было делать на «Горлице». Уже два с половиной года как он не работал по специальности. Выйдя на свободу и окунувшись в будни театра, он вскоре выяснил, что Королева Боль продолжает числить некоего Лючано Борготту в своих верноподданных. Периодически — через неравные, накройся они черной дырой, промежутки! — во время сеанса контактной имперсонации у Тартальи начинала болеть голова. И не успевал бедняга, что называется, глазом моргнуть, как боль транслировалась дальше — кукле.
Сдерживать этот процесс он не мог.
Так скорбный животом рано или поздно отдаст должное позывам опорожниться. Хоть запри его в бальной зале, полной народа, и категорически не пускай в сортир — не поможет.
Нагадит и лишь руками разведет: извините, мол.
После третьего срыва, чудом уговорив возмущенного клиента не подавать на театр в суд, маэстро Карл запретил Лючано участвовать в выступлениях.
— Извини, малыш, — сказал маэстро. — Я все понимаю. Но однажды тебя или засадят на всю жизнь, или попросту убьют. Выбор тут невелик. А я должен думать о судьбе театра.
— Я не обижаюсь, — ответил Тарталья, мрачнее тучи. — Я тоже все понимаю.
Еще бы он не понимал. Наистрашнейшим воспоминанием о спонтанном «болевом шоке» для него был призрак Казимира Ирасека, медиамагната с Трильи-П. Испытав при сеансе боль, Ирасек — гомосексуалист-извращенец, для которого страдание являлось единственным способом испытать наслаждение, — долго преследовал Лючано своими домогательствами и гнусными предложениями. Сулил осыпать золотом и кредитными картами, утверждал, что никогда не был так вдохновлен страстью, клялся в вечной любви, грозил похитить невропаста и заточить у себя в фамильном замке, потом на коленях просил прощения, даже начал ездить за «Filando», докучая букетами роз и персональными заказами на Борготту…
Пришлось, скрепя сердце и сдерживая тошноту, дать согласие. К счастью, у Лючано не случилось рецидива. А напрямую прибегать к науке Гишера он по понятным причинам не собирался. Синьор Ирасек три сеанса подряд не испытал вожделенной боли, разочаровался в «мерзавце» и отстал.
На следующий день Лючано подал заявление об увольнении из театра.
Маэстро Карл положил заявление в карман сюртука и подробно рассказал, где и как он им воспользуется. Хорошо, что рядом не было дам — со стыда бы сгорели.
— Ты дурак, — закончил маэстро, вытирая платком мокрую от пота лысину.
— Ты дурак, — закончил маэстро, вытирая платком мокрую от пота лысину. — Ты небось уверен, что я с радостью выгоню тебя из театра. На вольные хлеба. Только и жду, понимаешь… А я вот, малыш, думаю совсем о другом. Возраст — не тетка. Однажды я оставлю «Filando» и осяду у вас на Борго. Возьму замуж твою замечательную тетку, которая, прости за каламбур, не возраст. Куплю домик, развешу по стенам коллекцию кукол… И я хочу, чтобы к этому моменту у театра образовался новый директор. Хваткий, зубастый и с творческой жилкой. Ты чуешь, к чему я клоню?
— Ага, — кивнул Лючано, нимало не просветлев. — Чую.
— Ну и славно. Готовься, с завтрашнего дня начинаем заточку щенка под директора. Думаю, много стружки сойдет…