— Ты что, не можешь успокоить свою собаку?!
Садовник Жозеф и я кинулись на несчастного Цезаря, но от меня было мало пользы. Все же нам, наконец, удалось его успокоить и взять на поводок. Всем эта сцена показалась забавной, всем, то есть кроме хозяина спаниеля и Поля, который, проходя мимо меня, сказал:
— Еще одна из твоих шуточек, вероятно? Оставил своего бешеного пса без присмотра, чтобы он устроил здесь драку и испортил нам день с самого утра, и думаешь, что это смешно!
Что я мог сделать? Цезарь не желал меня слушаться, а со стороны казалось, будто я его науськиваю, будто все это для меня потеха и, что бы ни случилось, мне все равно.
— Вы не хотите составить нам компанию? — спросил кто-то из гостей.
— Не сейчас. Попозже, — ответил я, и гости стали группами отходить от дома, смеясь и пожимая плечами; кое-кто взглянул на тяжелые дождевые тучи и досадливо сморщил лицо, словно желая сказать: .
Когда они исчезли из вида, я обернулся к графине:
— Вы решили погубить этот день для Поля и Рене, и вам это удалось. Я надеюсь, вы гордитесь собой.
Она тупо смотрела на меня, ее взгляд ничего не выражал.
— О чем ты? — спросила она. — Я тебя не понимаю.
— Вы прекрасно меня понимаете, маман, — проговорил я. — Сегодня у Поля и Рене был единственный шанс хоть как-то здесь распоряжаться, и вы сознательно стали на их пути, превратили все в балаган. Никто не замечал Рене, на Поля не обращали внимания; для них обоих день все равно что кончен. Один Бог знает, как и чем будут развлекаться остальные.
Лицо графини посерело, от удивления или гнева — я сказать не мог. Я думал, что мы в холле одни, но Шарлотта ждала ее у порога и теперь подошла, взяла под руку, и они без единого слова стали подниматься по лестнице.
Ни Рене, ни Бланш нигде не было видно; в холле осталась одна Мари-Ноэль -второй свидетель сцены; лицо ее горело, она смущенно глядела в сторону, делая вид, будто не слышала моих слов.
Я вышел из себя, играя роль другого человека, настоящий граф де Ге никогда бы так не поступил. Будь он на моем месте, он смеялся бы заодно с матерью, подзадоривал бы ее. Я знал, что рассердило меня в действительности: вся эта ситуация вообще не возникла бы, будь здесь Жан де Ге. Даже если что-нибудь помешало бы ему участвовать в самой охоте, он все равно сам лично руководил бы ею. Не мать была виновата в том, что день оказался погублен, а я.
Мари-Ноэль постояла на одной ноге, затем на другой. Она была в макинтоше с капюшоном и надеялась, что мы пойдем пешком за остальными и посмотрим на охоту.
— Болит у тебя рука? — спросила она.
— Нет.
— Я думала, болит, потому ты так мало занимаешься гостями. Верно, жалеешь, что не можешь стрелять.
— Нет, не жалею. Мне только досадно, что все провалилось.
— Теперь бабушке станет плохо. У нее будет приступ. Почему ты так на нее рассердился? Она делала это ради тебя.
А что толку? Все наши мотивы ложны. Я пытался сделать правильную вещь неправильным путем, а может быть, неправильную вещь — правильным путем, не знаю, первое или второе. Мой план не осуществился, план матери — тоже. Даже пес попал в немилость, потому что не получил указаний.
— Где тетя Рене? — спросил я.
— Она поднялась наверх. У нее развалилась прическа. Мне показалось, что она плачет.
— Скажи ей, что Гастон повезет нас всех в машине следом за chasseurs [Охотники (фр.).].
Мари-Ноэль просияла и выбежала из комнаты. Я попросила Гастона привести машину ко входу и с облегчением заметил, что он поставил в багажник ящик с вином. Для гостей это будет лучшим утешением, лучшим выходом из передряг сегодняшнего дня. Я поглядел на подъездную дорожку и увидел, что к нам приближаются Рене и Мари- Ноэль, а с ними, виляя пушистым хвостом, Цезарь.
— Пес нам не нужен! — крикнул я.
Они остановились в удивлении.
— Он тебе понадобится для дичи, папа! — крикнула в ответ Мари-Ноэль.
— Нет, — сказал я. — Раз я не принимаю участия в охоте, зачем он мне? Я не управлюсь с ним одной рукой.
— А тебе и не надо с ним управляться, — сказала девочка. — Он всегда слушает твою команду. Он не послушался сегодня утром, потому что ты ничего ему не приказал. Пошли, Цезарь.
— Разве у него нет поводка? — спросила Рене. — Где его поводок?
Я сдался. Я не мог спорить. День вышел из-под моего контроля. Я забрался на заднее сиденье машины — собака с одного бока от меня, девочка — с другого. Рене — на переднем сиденье, Гастон — за рулем. Машина подпрыгивала на неровной проселочной дороге, ведущей в лес, и когда меня стало бросать на Цезаря, в его горле заклокотало глухое ворчание -предвестник грозного рыка, и я спросил себя, сколько времени его врожденное достоинство будет держать его в рамках вежливости и как скоро мои невольные толчки выведут его из терпения.
— Что с Цезарем? — спросила Рене через плечо. — Почему он все время рычит?
— Папа его дразнит, — сказала Мари-Ноэль. — Да, папа?
— Ей-Богу, нет. И не думаю, — возразил я.
— Эти недоученные собаки, у которых не кончилась натаска, легко приходят в возбуждение, — заметила Рене. — Не забывайте, ему всего три года.
— Жозеф сказал мне два дня назад, — вступил в разговор Гастон, — что пес странно себя ведет. Несколько раз рычал на господина графа.