— Да.
— Поль такой болван, — сказала она, устраиваясь поудобней в кресле, — вечно брюзжит, вечно недоволен, видит все в черном свете. По его словам, мы полностью разорены и должны прямо завтра ликвидировать дело. Ты уже видел его?
— Мельком, — сказал я, — он как раз собирался в город.
— Но ты сообщил ему новости?
— Нет, он спешил.
— Столько ждал, мог бы и еще подождать, чтобы их услышать, — ворчливо проговорила она. — Что с тобой? Ты болен?
— Я слишком много пил в Ле-Мане.
— В Ле-Мане? Зачем пить в Ле-Мане? Ты что, не мог задержаться в Париже, если тебе хотелось отметить свой успех?
— В Париже я тоже пил.
— Ах! — На этот раз в ее вздохе было сочувствие. — Бедный мальчик, — сказала она. — Тебе здесь трудно, да? Надо было остаться подольше и позабавиться всласть. Подойди, поцелуй меня снова. — Она притянула меня к себе, и я опять был погребен под оплывшими складками ее тучного тела. -Надеюсь, ты весело провел время, — понизив голос, сказала она. — Весело, да?
Намек в ее голосе был достаточно прозрачным. Но это не вызвало во мне отвращения, напротив, меня позабавило, даже заинтриговало то, что эта чудовищно похожая на меня туша, которая только что молилась вместе с кюре, хочет разделить интимные секреты сына.
— Естественно, я хорошо повеселился, маман, — сказал я, отодвигаясь; я заметил, что назвать ее не стоило мне усилий.
Как ни странно, это поразило, мало того — ужаснуло меня больше, чем все, что говорила она сама.
— Значит, ты привез мне подарочек, который обещал?
Глаза ее совсем утонули в веках, тело напряглось от ожидания. Внезапно атмосфера в комнате неуловимо изменилась, стала накаленной. Я не знал, что ей ответить.
— Разве я обещал вам подарок? — спросил я.
Подбородок ее обмяк, челюсть отвисла, глаза глядели на меня с такой жгучей мольбой, с таким страхом, каких я не мог и представить минуту назад.
— Ведь ты не забыл? — сказала она.
К счастью, мне не пришлось отвечать — да и что я мог ей ответить? -так как в комнату вошла Бланш. Мать тут же изменила выражение лица, точно надела маску. Наклонившись к собакам, лежавшим у нее на коленях, она принялась их ласкать:
— Полно, полно, Жужу, перестань кусать свой хвост, веди себя хорошо, пожалуйста. Отодвинься немного, Фифи, ты разлеглась на обоих коленях. Ну-ка, пойди к своему дяде.
Она сунула мне в руки собачонку, та извивалась и корчилась, пока не вырвалась от меня и не забилась под огромное кресло матери.
— Что такое с Фифи? — удивленно сказала та. — Она никогда раньше от тебя не убегала. Взбесилась она, что ли?
— Оставьте ее, — сказал я. — Она чувствует дорожный запах.
Животное не поддалось обману. Это было любопытно. В чем заключалось мое чисто физическое различие с Жаном де Ге? Графиня снова откинулась на спинку кресла и мрачно смотрела на дочь. Та застыла, прямая, как палка, руки — на спинке стула, глаза устремлены на мать.
— Я правильно поняла — сюда требуют подать два подноса с обедом? -сказала она.
— Да, — отрывисто бросила маман, — Жану приятней обедать тут, со мной.
— Вы не думаете, что и так уже достаточно возбуждены?
— Ничего подобного. Я совершенно спокойна, как ты видишь. Тебе просто хочется испортить нам удовольствие.
— Я никому ничего не хочу портить. Я думаю о вашем благе. Если вы перевозбудитесь, вы не сможете уснуть, и завтра, как уже бывало не раз, вас ждет тяжелый день.
— У меня будет еще более тяжелый день и тяжелая ночь, если Жан сейчас уйдет.
— Хорошо, — невозмутимо произнесла Бланш; говорить сейчас больше было не о чем, и она принялась прибирать разбросанные повсюду газеты и книги; меня вновь поразил ее монотонный, бесстрастный голос. Ни разу за все время она не взглянула в мою сторону, словно меня вообще не было в комнате. На вид я дал бы ей года сорок два — сорок три, но могло быть и меньше, и больше. Единственным украшением ее одежды — черная юбка и джемпер — был висевший на цепочке крест. Она поставила рядом с креслом матери обеденный столик.
— Шарлотта уже дала вам лекарство? — спросила она.
— Да, — ответила мать.
Дочь села подальше от гудящей печки и взяла в руки вязанье. Я заметил на столе молитвенник в кожаном переплете и Библию.
— Почему ты не уходишь? — выйдя из терпения, внезапно спросила мать. — Ты нам не нужна.
— Я жду, пока Шарлотта принесет обед, — последовал ответ.
Они обменялись всего несколькими фразами, и я сразу же встал на сторону матери. Почему — трудно сказать. То, как она держалась, было не очень похвально, и все же она вызывала во мне симпатию, а дочь — наоборот. Я подумал: уж не потому ли мне так нравится мать, что она похожа на меня?
— У Мари-Ноэль опять были видения, — сказала графиня.
Мари-Ноэль… Кто-то внизу, в гостиной, упомянул, что у Мари-Ноэль температура. Кто она — еще одна набожная сестра? Я чувствовал, что от меня ждут отклика.
— Наверно, потому что у нее жар, — сказал я.
— Нет у нее никакого жара. Она вообще не больна, — сказала графиня. — Просто она любит быть в центре внимания. Что такое ты ей сказал перед тем, как уехал в Париж? Это очень ее расстроило.
— Ничего я ей не говорил, — ответил я.