Я посмотрел через ее плечо на мрак за окном, и мне вдруг почудилось, что железный заслон стал прозрачным, что я стою рядом с ним в замке, вижу, как он улыбается, вижу, как смотрят на него маман, и Мари-Ноэль, и Бланш, и Поль, и Рене, и Жюли тоже, и ее сын Андре.
— Я желаю им счастья, — сказал я, — но не так, как видит это он. Я хочу, чтобы вырвался наружу тот огонек, тот родник, что скрывается у них в груди; он заперт, но он там есть, Бела, я это знаю, я видел его, и он ждет, чтобы его освободили.
Я замолчал. Наверно, я говорил глупости. Я не мог выразить свою мысль.
— Он — дьявол, — сказал я, — а они снова в его руках.
— Нет, — сказала Бела, — тут ты ошибаешься. Он не дьявол. Он человек, обыкновенный человек, такой же, как ты. — Она поднялась, задернула занавеси и вернулась ко мне. — Не забывай, — сказала она, — я знаю его, знаю, в чем его слабость и в чем сила, знаю его достоинства и недостатки. Если бы он был дьяволом, я не тратила бы время здесь, в Вилларе. Я давно рассталась бы с ним.
Я хотел бы ей верить, но когда женщина любит мужчину, трудно сказать наверняка, насколько правильно ее суждение о нем.
Я хотел бы ей верить, но когда женщина любит мужчину, трудно сказать наверняка, насколько правильно ее суждение о нем. Не видеть зла — тоже ослепление. Я принялся рассказывать Беле о том, что я узнал, о той картине прошлого, которая сложилась у меня за прошедшую неделю из разрозненных кусочков. Кое-что из этого было ей известно, кое о чем она догадывалась. Однако чем дальше, тем сильнее я чувствовал, что, желая осудить Жана де Ге, осуждаю его тень — человека, который двигался, разговаривал, действовал вместо него.
— Бесполезно, — сказал я наконец. — Тот, кого я описываю, не похож на того, кого ты знаешь.
— Нет, похож, — сказала Бела, — но в то же время он похож на тебя.
Этого я и боялся. Кто из нас двоих был настоящий? Кто жил, а кто умер? Меня вдруг пронзила мысль, что, посмотри я сейчас в зеркало, я не увижу там никакого отражения.
— Бела, — сказал я. — Держи меня. Назови мне мое имя.
— Ты — Джон, — сказала она, — ты Джон, который поменялся местами с Жаном. В течение недели ты жил его жизнью. Два раза ты приезжал сюда, в этот дом, и любил меня. Как Джон, а не Жан де Ге. Это для тебя достаточно реально? Это помогает стать самим собой?
Я дотронулся до ее волос, до ее лица, до ее рук — в ней не было ни крупицы фальши, никакого обмана.
— Ты дал что-то каждому из нас, — сказала Бела, — мне, его матери, его сестре, его ребенку. Я назвала это tendresse. Но как бы оно ни называлось, уничтожить это нельзя. Это пустило корни. Это будет расти. В будущем мы станем искать в Жане тебя, а не в тебе Жана, — Бела улыбнулась и положила руки мне на плечи. — Тебе не приходило в голову, что я ничего про тебя не знаю? — сказала она. — Я не знаю, откуда ты появился, куда направишься, единственное, что мне известно, это твое имя.
— Только имя у меня и осталось, — сказал я. — И не будем больше говорить об этом.
— Если бы он не вернулся, — спросила Бела, — что бы он сейчас делал?
— Он хотел попутешествовать, — сказал я. — И собирался взять с собой тебя. Во всяком случае, так он мне сказал. Ты поехала бы с ним?
Бела ответила не сразу. Впервые она смутилась.
— Он был моим любовником в течение трех лет, — наконец сказала она. — Он стал мне очень близок, он — часть моего существования. Полагаю, что и я ему не безразлична. Но скоро он найдет кого-нибудь другого.
— Нет, — возразил я, — он никогда не найдет никого вместо тебя.
— Почему ты так в этом уверен?
— Не забывай, — сказал я, — я жил его жизнью целую неделю. — Я взглянул на окно. — Почему ты задернула занавеси?
— Это сигнал, — сказала Бела, — что ко мне нельзя. Если занавеси задернуты, это значит — я не одна.
Выходит, нам обоим пришла в голову одна и та же мысль. Пообедав, пожелав спокойной ночи Мари-Ноэль и побеседовав с матерью в ее спальне, он вполне мог снова сесть в машину и поехать из Сен-Жиля в Виллар, а там, подобно мне, пройти по пешеходному мостику к дому Белы. Он имел право находиться здесь, так же, как в Сен-Жиле. Он был хозяин, а я — незваный гость.
— Бела, — сказал я, — он не знает, что я бывал здесь. Скорее всего и не узнает, разве только Гастон проговорится, но вряд ли. Не говори ему об этом, если сможешь.
Я встал.
— Что ты собираешься делать? — спросила она.
— Уйти отсюда, — ответил я, — прежде чем придет он. Если я хоть сколько- нибудь в нем разбираюсь, ты очень будешь ему сегодня нужна.
Она задумчиво посмотрела на меня.
— Я могу не раздвигать занавеси, — сказала она.
И когда она это сказала, я подумал обо всем, что он мне сделал. Я вспомнил, что он не только отобрал у меня мою новую жизнь, но и разрушил ту, что я сам себе построил. У меня не было больше работы, не было крыши над головой, не было ничего, кроме одежды на плечах и бумажника с некоторым количеством французских денег.
— Я задал тебе вопрос, — сказал я, — несколько минут назад.
Я спросил, поехала ли бы ты с ним, если бы он тебя позвал.
Она заколебалась, но лишь на секунду.